Онлайн книга «Роковой срок»
|
– Прежде чем бросить в степи, – велел он, – отруби ей голову! Когда Свир умчался в степь, Ураган безошибочно отыскал кибитку дочери, ибо на протяжении многих сотен лет места ночных станов по кочевому пути были одни и те же, а владычный род всегда располагался на «царевых горках» – на холмах, если были таковые, или возвышенностях. Телеги, повозки и кибитки сродников замыкались в обережный круг, называемый табор, внутри которого ставились вежи либо кибитки государя и его семьи. Однако взрослые сыновья и дочери ставили свой, малый табор, тем самым утверждая самостоятельность и независимость от воли родителя. И лишь миновав обережный круг Обавы, Ураган вспомнил условие, определенное для себя ею: если пророчества сбудутся, то она уйдет к рапейскому царю Сколоту! И защемило отцовское сердце, стушевалось страстное желание указать дочери ее неверное толкование сна и предсказание. В великом смущении, так и не спешившись, он уже хотел уехать в свою кибитку и отложить встречу с Обавой до утра, но тут услышал ее голос сквозь сафьяновую стенку: – Входи, Ураган! Давно жду тебя! Государь откинул полог кибитки и в первый миг не заметил приготовленных переметных сум у входа. Однако ее боевой наряд сразу же бросился в глаза: в свете трех жировиков матово поблескивала кольчуга, обтягивающая ее стройный стан, отливали синевой латы на груди, плечах и коленях. Шлем с кольчужным забралом, меч на кожаном поясе и колчан лежали на ложе. – Ну, встретил Скуфь? – спросила Обава, едва он вошел. – Или разочарован? А ныне мыслишь, не сбылись мои пророчества? – Мудрено проникнуть в суть, – уклонился Ураган. – Но испытал... И бичом путь себе пробивал, и Скуфь встретил в семи поприщах... – А что же так мрачен? Деву не привезли? – Была дева, но удопоклонница! Ту, что стражник засек кнутом... – Все-таки добыли тебе невесту? – Важдай посмеялся надо мной! Ему и подарил деву! – Значит, я верно толковала сон... Взирая на дочь в боевом доспехе, государь вдруг подумал, что ярый муж не отступил от правды, говоря, будто Обава не под его властью и сделает так, как пожелает. И от того стало ему еще горше, ибо он догадывался, для чего она обрядилась в походную кольчугу и чешуйчатые от железных бляшек сапоги. Сейчас опояшет чресла, забросит за спину колчан и поминай как звали... – Трех дней еще не минуло, – проворчал Ураган. – Приплод по осени считают. Еще испытать хочу. – Добро, я погожу, – тотчас согласилась она. – Если ты снимешь со Скуфи опалу. – Скуфь меня опозорила! – Она путь открыла за Рапейские горы, самое дорогое в жертву принесла. Позови их или подручного пошли, пусть позовет. – Князья позрят на Скуфь, а посмеются надо мной! – Ты им лошадей пошли из своих табунов, чтоб задарить обиду. – Да ведь молва уже потекла, как они за невестами ходили! Не хочу, чтобы беззаконные чинили потеху... – Не до потехи им будет, когда под твоей рукой витязи встанут. Пусть силу твою позрят. – Не нужна мне такая сила! Добро, что доспехи с них не сняли и плетями не настегали... – А что скажешь завтра утром, когда князья в чашу ударят и вече созовут? Урагану показалось, будто ослышался он. – Вече? По какой нужде? – На заре из Казара весть будет, – вымолвила Обава. – Купеческие корабли не дождались кочевья и отчалили от пристани. В зимние месяцы море бурное, опасаются не поспеть к своим берегам. Всполошатся князья и ярые мужи, испортится товар. А ты не позволял кочевать к берегам Азара и лишний месяц продержал в холодной степи, поджидая Скуфь... Государю словно под колени ударили. Он сел на кошму и собрал пышную бороду в горсть. – Я ждал птицу Сирин... – Но вечевые старцы не смогут осудить тебя за это, – между тем продолжала дочь. – Ты Владыка на кочевом пути, ты зришь птицу и по закону волен начинать и заканчивать его, когда услышишь ее песнь... Исхитрятся они и по-иному тебя покарают. Напомнят о своем слове и трехлетнем роковом сроке, который завершится через три дня. Заточат в башню и пришлют тебе опороченную невесту, к которой ты не сможешь прикоснуться... – Они не посмеют низвергнуть меня! – Прервав род по своей вине, ты сам себя низвергнешь. – В степи я зрел турье стадо. Но у кострищ родов их не было... – Послушай моего совета, – перебила Обава. – Дабы не искушать вечевых старцев, смири гнев и пошли в степь за Скуфью. А чтобы витязи обиды не помнили, преподнеси им в дар по коню на брата и по чаше хмельной суры. А то может статься, и рокового срока не придется ждать, на вече и сбудется мое пророчество. Сам бросишь бич. – А если не будет вести? – теряя надежду, спросил Ураган. – Довольно, ты уже испытал сегодня верность моего слова. – Обава присела с ним рядом. – Я могла бы не предупреждать тебя, Ураган, а сесть на коня и уехать к рапейскому царю. Ведь я-то знаю, ты завтра бросишь бич. И видишь, уже собралась в дорогу... Но не след искушать судьбу и сокращать и так короткий роковой срок... Спеши, Ураган! Недолго до зари! Не знал сна в эту лунную и тревожную ночь государь. Отягощенный пророчеством, метался по «царевой горке» то пешим, то садился в седло и выезжал за родовой табор, поджидая Свира. Но тот и к полуночи не вернулся из степи, и тогда, чуя недоброе, Ураган созвал всех подручных мужей и паров, велел взять им пять своих табунов по сто лошадей каждый – молодых жеребцов, выращенных для продажи, да десять бочек хмельной суры и приказал поехать в степь, чтоб там отыскать обиженную Скуфь и передать слово государево и его дар. Подручные взяли с собой пастухов и стражу, угнали лошадей вспять кочевому пути и стали искать витязей. В это время и прискакал Свир, обезумевший либо зачарованный от страха. И поведал он, что отвез омуженку на кочевой след к реке, как велено было, снял с коня, бросил наземь и вынул меч, чтоб отрубить голову. Но мертвая удопоклонница вдруг встала на ноги и сбросила с себя волчий плащ. – Прежде возьми меня, – будто бы сказала. – Ибо целомудренная дева я, и не хочется умирать, не познав мужа. Потом и голову отсечешь. А было полнолуние, в степи хоть и светло, но туманно и зыбко все, и то ли от этого призрачного света, то ли уж так померещилось, но узрел Свир не бородатую омуженку перед собой, а деву красы невиданной. – Ну что же ты медлишь? – торопит при этом. – Возьми меня и убей! Подручный не то чтобы испугался, а оцепенел от ее преображения и стоял, зачарованный, неспособный ни рукой, ни ногой пошевелить. И тогда дева будто бы говорит: – Добро, если ты узрел мой истинный образ и очаровался, то не руби мне головы. Оставь на кочевом следу и ступай своей дорогой. |