Онлайн книга «Роковая тайна сестер Бронте»
|
Бесстрашная и нелюдимая, она олицетворяла собой буйный, неукротимый дух величественной, дикой природы Гаворта. За исключением досадного эпизода побега Эмили из школы мисс Вулер Шарлотта не помнила случая, когда бы самообладание и решимость изменили ее прелестной сестре. Из всех благословенных обитателей пастората лишь Эмили достало мужества и силы самостоятельно, без посторонней помощи потушить пожар в комнате Патрика Брэнуэлла, в то время как сам виновник бедствия валялся без сознания в пьяном угаре, а сестры наблюдали за отважной девушкой в полной растерянности. Да, скромная дочь провинциального английского пастора, прелестная дикая горянка Эмили Джейн Бронте обладала поистине фантастической неустрашимостью. Однажды, заметив пробегавшую мимо крыльца пастората большую облезлую собаку с понурой головой и высунутым языком, Эмили пошла ей навстречу с чашкой воды, чтобы дать несчастной псине напиться; но собака, по-видимому, оказалась бешеной и укусила девушку за руку. Не растерявшись ни на мгновение, храбрая страдалица поспешила на кухню, схватила с плиты утюг и сама прижгла рану каленым железом, не обмолвившись ни словом о случившемся ни с кем из близких, покуда угроза для ее жизни не миновала. Несомненно, непостижимая храбрость и мужество были свойственны Эмили от природы; природа же наделила ее живым и искрометным даром к поэзии. Шарлотта вновь обратилась к стихам сестры, и уже иная грань образа Эмили предстала пред ее тайным взором. Эмили в пору ее благословенного восемнадцатилетия — юная и одинокая прелестная затворница гавортских пустошей. * * * Ни любопытства, ни тоски Ни в ком не вызвал мой удел. Никто не подал мне руки, Никто в глаза не поглядел. Мир тайных грез и тайных бед Не озаботил никого. Промчалось восемнадцать лет Со дня рожденья моего. Случалось: забывая спесь. Душа молила об одном — Чтоб душу любящую здесь, Здесь, на земле, найти свой дом. То было время страстных снов, Но чувство не вошло в зенит. И после долгих вечеров Огонь зари почти забыт. Иссяк фантазий дивный пыл, Надежда обратилась в прах, И дальше опыт мне открыл, Что правды нет в людских сердцах. О жизнь — как страшно было в ней Зреть лицемерье, фальшь, разврат; Бежать в себя и — что страшней — В себе найти весь этот ад. Шарлотта печально улыбнулась. Бедная Эмили! Она и впрямь была одинока в этом жестоком, суетном мире. Страстная, бунтующая воительница, гордая весталка буйного, всепоглощающего Божественного Огня, незримо полыхавшего в ее собственном сердце — пламенном и чистом, свободном от ничтожных светских условностей и предрассудков, с негодованием отвергающем все плотское, всю внешнюю фальшь и таящем в своих глубинных недрах заветную немеркнущую частичку самой Вечности. Если в таком сердце и могла зародиться любовь — то было бы особое чувство, а вернее — особое состояние — Любовь высокая, пылкая, подымающаяся над повседневной обыденностью и возносящая душу в непостижимые заповедные дали. Может ли какой-либо простой смертный, бродящий по исхоженным исстари мирским тропам, стать объектом подобного чувства? Суждено ли Эмили встретить родственную душу на этой земле? Как бы то ни было, ясно одно: покуда этого не произошло, Эмили возьмет на себя роль смиренной жрицы искусства и красоты. Она будет суровой, властной госпожой и одновременно — безропотной покорной слугою своего собственного неиссякаемого источника богатейших сокровищ — благодатного Воображения. Шарлотта поправила фитиль догоравшей свечи, снова вернулась к заветной тетради Эмили и в порыве исступленного восторга принялась con spirite [50] декламировать вслух: О, бог видений Пускай порывы прошлых лет Рассудок высмеет, как бред,— Твой взор горящий даст ответ, Расскажет голос неземной: Зачем, зачем ты избран мной. Суровый Разум правит суд В одеждах темных, строг и крут. Защитник мой, смолчишь ли тут? Пусть речь поведает твоя О том, что свет отвергла я, Что отказалась я идти. Как все, по торному пути, Чтоб дикою тропой брести, Презрев соблазн богатства, власти, Гордыню славы, сладость счастья. Когда-то я их приняла За божества — я им дала Обет и жертву принесла… Но дар неискренний не мил Богам — и он отвергнут был. О, я их не могла любить, И я их поклялась забыть, И одному тебе служить, Фантом, меня пленивший встарь, Мой раб, товарищ мой и царь. Ты раб мой, мне подчинено Твое влиянье — мной оно К добру, не к злу обращено! Товарищ одиноких дней, Ты — ключ от радости моей, Ты — боль, что ранит и грызет, И благость слез, и духа взлет К вершинам от мирских забот. Ты — царь, хоть трезвый разум мой Велит мне восставать порой. И как же не молиться там, Где веры столп, надежды храм, Душе, приверженной к мечтам? Будь мой защитник, светлый Гений, Избранник мой, о, Бог видений! [51] Какой стремительный вдохновенный полет мысли и чувства! Какой яркий, оригинальный, одухотворенный могучим, первозданным дыханием непостижимой мятежной Стихии мир образов и идей! «И этот поистине неиссякаемый кладезь редчайших, богатейших сокровищ, хранящийся в заветных закутках благословенной Души, сокрыт от людского взора и тайно сгорает в своем неприступном жертвенном алтаре! Жестокая несправедливость! Мир непременно должен узнать об этих творениях! И я добьюсь этого во что бы то ни стало!» — решила Шарлотта. Она убрала тетрадь со стихами Эмили в потайной ящичек изящного соснового бюро, сложила в стопку бумаги, содержащие рукописи Энн, а также ее собственные рукописи, водрузив их сверху в тот же ящик. Состояние иступленного восторга по-прежнему безраздельно владело всем ее существом. Девушка явно медлила расстаться со своими бесценнейшими сокровищами. Она окинула любовным прощальным взглядом внушительную груду бумаг и с глубоким печальным вздохом задвинула ящичек в стол, заперев конторку на ключ. Затем схватила мерцавший тусклым светом огарок свечи и отправилась спать. |