Онлайн книга «Ночь огня»
Стоило нам приблизиться, гусыня тревожно зашевелилась. Прижавшись животом к земле и вытянув змеиную шею, она, точно базарная баба, испустила громкий крик и бросилась на нас. Нападение было столь устрашающим, что Афифе резко отступила назад и практически упала в мои объятия, прижавшись лицом к моему лицу и прислонившись ко мне грудью. Я не понял, как нам удалось спастись от гусыни, не покалечившись. Но когда мы оказались за оградой, у меня был такой растрепанный вид, словно я сбежал с поля боя. Посмотрев на меня, Афифе спросила: — Вы испугались? Или я вас ударила? Она не могла удержаться от смеха. Немного погодя она объяснила, что смеется не только над моим внешним видом. — Эта гусыня просто ужасная, вчера она до крови прокусила руку Кемаль-бею. Старшая сестра плохо говорит по-турецки. Знаете, что она кричала? «Гусыня ужалила Кемаль-бея в палец». Рассказывая об этом, Афифе покатывалась от смеха. Ее щеки словно мяли пальцами: на них попеременно проступали то красные, то белые пятна. Лицо было в полном беспорядке. Давно я не видел ее так близко и при таком хорошем освещении: тонко очерченные губы, подрагивающие крылья носа, легкие морщинки и тени в уголках глаз. Нервное потрясение заставляло меня замечать на ее лице следы страстной ночи, проведенной с другим. Пятнышко на щеке — след укуса. Царапина от булавки на шее появилась, когда он разрывал рубашку на ее груди. В ту минуту мое тело было охвачено огнем, который вполне мог толкнуть меня на новое безумие. Она же, немного успокоившись, сказала своим обычным голосом: — Вчера мы проводили нашего гостя. Так умоляли, но удерживать его дальше оказалось просто невозможно. Полагая, что ослышался, я изумленно смотрел ей в глаза. Она продолжила: — Впрочем, у него было на то право. У Кемаль-бея гак много дел. — ???!!! — Хотите, я вам скажу? Только обещайте, что пока никому не расскажете... Даете слово? Соглашаясь, я несколько раз кивнул. — Кемаль-бей женится... — ???!!! — Одна из наших родственниц — Перихан... Дочь нашего старшего дяди из Мерсина. Разумеется, она и с Кемаль-беем в родстве состоит... Кемаль-бей уже давно хочет на ней жениться... Но дядя все не соглашался. Не хотел отдавать дочь за военного, разлучаться с ней. Но на этот раз он смягчился, узнав, что Кемаль-бея перевели на Родос... Селим-бей уже три недели пишет письмо за письмом... Наконец вчера пришел ответ. Видели бы вы, как Кемаль-бей обрадовался! Может быть, мы поедем на свадьбу... — ???!!! — Они оба такие славные ребята... Перихан такая красавица, как куколка... И шутница, даже веселее, чем Кемаль-бей... Вот посмеемся на свадьбе... Вы ведь тоже рады, не правда ли? «Рад» было не то слово. Но этого я Афифе не сказал. Я понимал, что не только слова, но и малейшее движение нарушит равновесие, и я зарыдаю. От страха я словно окаменел. — Но не забудьте о своем обещании... Пока они не обручатся, вы даже старшей сестре ни слова не говорите... Иначе она начнет бранить меня за болтовню... Ах, эта привычка Склаваки хранить секреты... Кто в Миласе знает Кемаль-бея? И кому какое дело, что он в Мерсине женится на уроженке Крита? В те времена для женщины Востока свадьба была самым тяжелым испытанием в жизни. Афифе упомянула, что бабушка семейства может обидеться, и теперь, прогуливаясь со мной по саду, без умолку говорила об этом. Медленно приходя в себя, я тоже начал вставлять реплики и участвовать в разговоре. Моя ненависть к доктору внезапно превратилась в горячую любовь. Я представлял его лицо, изрытое оспинами (оно казалось мне самым прекрасным в мире), и восхвалял его со слезами на глазах. Когда Афифе завела речь о свадьбе в Мерсине, я не смог сдержаться: — А можно я тоже поеду? Она отнеслась к вопросу серьезно и, довольно улыбаясь, произнесла: — Вот замечательно, вы ведь тоже член нашей семьи. Поедем все вместе... Только разрешат ли вам покинуть уезд? — Да, вы правы... Я ведь ссыльный. Не разрешат. Я тихонько вздохнул и погрустнел. Она посчитала, что я вспомнил о своем статусе, и принялась меня утешать. Пользуясь положением человека, гораздо лучше знающего жизнь, она, подобно брату и каймакаму, повторяла, что я еще ребенок и что все изменится. Наконец, рассуждая с наивностью восточной женщины, которая считает свадьбу самым важным событием в жизни и утешением в любой беде, Афифе добавила: — Не расстраивайтесь, Мурат-бей. Придет день, и вы, подобно Кемаль-бею, получите хорошую профессию, женитесь на любимой девушке и будете очень счастливы. — Не говорите так... В моем случае это невозможно... Афифе не обратила внимания на мое раздражение и с улыбкой возразила: — Так уж заведено, все так говорят, но когда приходит время... Возможно, мы приедем в Стамбул на вашу свадьбу... Я ничего не ответил, отвернулся и пошел следом за ней, стараясь скрыть слезы. * * * Считается, что отчаяние делает людей смелыми и безрассудными. В моем случае правило действовало в точности до наоборот. Стоило мне потерять надежду, я всякий раз замыкался в себе, терзаясь необоснованными страхами, и полностью отказывался от любого действия. Наоборот, любым, самым маленьким успехом своей общественной жизни я всегда был обязан большой радости. В такие мгновения я нахально летел вперед, не зная меры и преград, и, как ни странно, чаще всего это помогало. Когда мы, гуляя по саду, наконец дошли до знаменитого колодца, мой восторг достиг таких высот, что я был не в силах сдерживаться. Я так много говорил, смеялся и суетился, что Афифе спросила: — Что с вами, Мурат-бей? Я повторил то, что сказал полчаса назад у курятника: — Вы не поймете... Вы не сможете этого понять... На этот раз я не боялся и смело, с улыбкой смотрел ей в глаза. Почему Афифе проявила настойчивость? Должно быть, мой ответ, повторенный дважды, заставил ее насторожиться. - — Сегодня с вами что-то не так. Я хочу знать, чего же мне не понять. — Это невозможно... Я мотал головой, прикусывал язык зубами, смеялся и вел себя как ребенок. Видимо, поэтому она посчитала, что и ответ будет детской шуткой. — Ну же, хватит кокетничать, я жду. Иначе я обижусь. — Если я скажу, вы, наверное, обидитесь еще сильнее. Даже не наверное, а точно... Общая атмосфера покоя и оптимизма помешала Афифе заподозрить что-то дурное. |