Онлайн книга «Мельница»
— И как вы это выдержали? — Что аллах пошлет, то раб его и примет. Глядя на этого большелицего человека с поседевшей бородой и ссутулившимися плечами, чем-то очень похожего на одного из его бывших гувернеров, Хамид-бей испытывал чувство самого доброго расположения к нему. И то, что земляк его, вынужденный двадцать три года безвыездно жить в Анатолии, тоскует по Стамбулу и Каракулаку, вызвало у него щемящее чувство сострадания. Халиль Хильми-эфенди угадал настроение мутасаррифа. — Ваш покорный слуга уже и забыл славный Каракулак, — продолжал он свой рассказ. — Здесь поживешь, так перестанешь отличать чай от воды. Мы-то привыкли, но для вас это просто невозможно. Знаете, что я вам скажу, — часах в двух езды от города, в деревне Йорюк есть источник, и вода в нем — ну прямо стамбульская. Это далековато, и охотников пить ее у нас не много. Но вы не беспокойтесь. Я прикажу, и с завтрашнего дня вашей милости будут привозить хорошую воду. Уж чего-чего, а достать для дорогого гостя родниковой воды, чтобы и чай у него был вкусный, это мы как-нибудь сумеем. Мутасарриф словно забыл, для чего он пригласил к себе каймакама. Рядом с Халилем Хильми-эфенди он чувствовал себя ребенком, хотя был лет на восемь — десять старше своего собеседника. Все, наверное, потому, что тот был похож на покойного гувернера. — Да, вот так-то, каймакам-бей, — сказал он немного погодя. — Хорошо понимаю, как вы стосковались по Стамбулу, но скажите, почему же вы в таком случае соглашаетесь жить здесь? Каймакам снова вздохнул и, потупя взор, продекламировал: В разрушенном доме жена и малые чада… [32] Оказалось, что Хамид-бей не знал этого стиха. — О, как прекрасно! — воскликнул он, — «В разрушенном доме…» Повторите, пожалуйста, еще раз, я запишу. Да, да, это действительно проблема: жена и малые чада… Ради них человек готов на все, буквально на все!.. У вас, конечно, семья? Какой удобный момент открыть душу: в глазах Халиля Хильми-эфенди сверкнула радость. — Есть, к сожалению. — Почему же «к сожалению»? — Да потому, ваша милость, что это мое мучение, моя боль. Ребят-то — четверо: кто за порог ползет, а кто в люльке орет. Вот и думаю и терзаюсь: ведь помри я или случись со мной какая напасть… — Храни господь! — У меня на всем божьем свете — ни кола ни двора. Четверо ребятишек да жена больная и немощная… — Больная? Ваша жена больна? — Уже более двадцати лет. — О, боже, что вы говорите! И что же у нее? Тут каймакам решил снова удариться в поэзию, — раз уж господин мутасарриф не больно разбирается в ней и даже не знает такую всем известную строчку, как «В разрушенном доме…». — Когда брал я в жены ее, как прекрасный цветок… Но мутасарриф не дал Халилю Хильми-эфенди продолжить, ему самому хотелось поскорее рассказать о своей жене. — Да, это очень тяжело, — прервал он поэтическое вступление каймакама. — Я прекрасно понимаю, ведь и моя жена больна. Правда, она болеет не так долго, как ваша, но ее здоровье весьма беспокоит меня. Халиль Хильми-эфенди вскинул брови и участливым тоном сказал: — Ай-ай, как это печально, бей-эфенди. Выражаю вам мое сочувствие. И чем же больна ханым-эфенди? — Нервы, подавленное состояние, боязнь… — нерешительно ответил Хамид-бей. Каймакам понял, в чем дело, и поспешил перевести разговор на другую тему: — А ваши дети? — Дети? У меня нет детей… Не наградил господь. «В нашем разрушенном доме» есть только жена, пошли аллах ей здоровья, но она доброй дюжины детей стоит. Халиль Хильми-эфенди даже вскочил с места и спросил в полном недоумении: — Как, у вас нет детей? — А вы думали — есть? — Да, я слышал, что у вас взрослая дочь, кажется, даже несколько дочерей… Если бы! Но нет, это все неправда. Халиль Хильми-эфенди никак не мог прийти в себя: значит, у мутасаррифа нет дочери, значит, рассказ о том, что мутасарриф выдал за Эшрефа свою дочь, — выдумка от начала до конца!.. А если это выдумка, то и назначение Эшрефа каймакамом в Сарынынар вместо него… О, боже!.. В это время в дверь несколько раз постучали, потом она медленно приоткрылась, и в щель просунулась голова хозяина дома, Решит-бея. — Эфенди, я так был взволнован, так обеспокоен, когда узнал, что вашей милости нездоровится… Дай, думаю, загляну, может, вашей милости угодно отдать какие-нибудь распоряжения… — Что вы, что вы, эфенди, право же, не беспокойтесь… Мне даже неловко. — Это наш долг, эфенди, наша обязанность. Ваша милость — наш уважаемый гость, наш заступник. — Входите, пожалуйста, в комнату. — Не смею вас беспокоить. — Какое тут беспокойство, входите, входите, дорогой мой. Решит-бею, без сомнения, было известно, что у мутасаррифа находится каймакам, что они уединились и ведут разговор с глазу на глаз, но он все-таки не удержался и, сгорая от любопытства, заглянул в комнату. Теперь он делал вид, будто ничего не знал и зашел совершенно случайно. — Ах, если бы я мог подумать, что у вашей милости бей-эфенди, ни за что не стал бы вас беспокоить, — продолжал он. — Бог с вами, что вы… входите, пожалуйста, садитесь… Председатель городской управы в нерешительности остановился посреди комнаты. — С вашего позволения… Но ведь вы заняты! Разрешите удалиться, не смею вам мешать, — сказал он и, еще раз убедившись, что Хамид-бею ничего не нужно, и, приказав слуге сменить воду в графине, которая, наверно, успела согреться, вышел из комнаты. XXIV. ПОГОДА МЕНЯЕТСЯ
Едва закрылась дверь за председателем управы, ветер подул с другой стороны. Хамид-бей вдруг понял, что дружеская беседа с каймакамом затянулась, и сразу посуровел. Пальцы его по привычке стали искать пуговицу на воротничке рубашки и, не найдя ее, застегнули пуговицу пижамы. — Однако вернемся к нашим делам, каймакам-бей, — сухо сказал мутасарриф. Халиль Хильми-эфенди все еще улыбался счастливой улыбкой — так он был рад удивительной новости, что у мутасаррифа не оказалось детей. Но, услышав слова Ха- мид-бея, сразу пришел в себя, сдвинул ноги и сложил руки на коленях, подобно школьнику, оказавшемуся перед экзаменатором. |