Онлайн книга «Олег Рязанский - русский князь»
|
Догадываясь, о чем размышляет отец, Павел вдруг пал перед ним на коленки, с хрустом подмяв под себя свежий снег. Умолял отца откупить его, то припадая лбом к обшитой кожей головке отцова лаптя, то поднимая на него взгляд синих, как молодой ледок, глаз. — Да ты встань, сынок! Охотно бы откупил, да не на что. За Карпа отдам коней, а за тебя что сбыть? — А коровы, а сундук с поневами братниных женок и с холстами? Савелий покачал головой: — Без молока детишек оставить? — Не погуби, батюшка! Боюсь войны! Убьют там меня… Порывом ветра по шишковатому, белому от снега двору понесло клочья снега, соломы. Колесом прокатилась сухая коровья лепешка. Савелий зябко повел плечами. "О Господи! — смотрел на сына с чувством острой жалости. — В самом деле, кто знает, суждено ли Павлуне вернуться с поля боя живым?.." Он, в некоторой растерянности, хотел отступить на шаг, чтобы побудить Павла подняться с колен, но тот вцепился обеими руками в его лапти, стал целовать голени. В это время из кузен один за другим вышли старшие сыновья — Миняйка, Иван, Карп: все в захватанных колпаках, в запонах из кожи. Еще из дверей они увидели кузнецкого старосту, поняли — тот неспроста пожаловал, — но подойти постеснялись. Когда же староста отбыл, двинулись к воротам. — Ишь, как обнялся с батьковым лаптем! — насмешливо сказал Миняйка, вцепившись здоровым глазом (другой повредил в лесу, наткнувшись на сучок) в коленопреклоненного и согбенного младшего брата. — Видать, леготу какую-то выспрашивает, — предположил второй сын, Иван. Третий, Карп, ничего не сказал — лишь часто-часто заморгал, предчувствуя беду. Отец меж тем взял Павла за плечи — встряхнул с силой. Когда старшие подошли, Павел уже не плакал. Отвернулся от братьев, рукой отирая слезы. Савелий обескураженно поведал о наказе князя и бояр брать в посоху от каждого семьянина по одному сыну от двоих. Так что ему, Савелию, придется отдать двоих. Миняйка и Иван, сообразив, что боярский наказ их не затронет — у каждого из них давно уже свои дети — выслушали отца спокойно. А Карп вздохнул с каким-то пристоном. Он был женат, но детей у него ещё не было. Правда, молодая жена его была уже на сносях, но это не меняло дела. Ему не миновать идти на войну… — Стало быть, Павлуха наш не хощет брать в руки рогатину? — спросил Миняйка, вспоминая недавнее его коленопреклонение перед отцом. — Можно подумать — ты рад взяться за оружие! — буркнул Павел. — Куда мне — кривому! — оскалился Миняйка. — Острие направлю на ворога, а кольну своего. Нет, я так и так не кметь1. — А я — кметь? — надрывно крикнул Павел, резко обернувшись. — Я, по-твоему, зверь, чтоб убивать людей? — Не шуми, тут тебе не торжище, — заметил Миняйка. — Молод ещё шуметь-то на старшего. Никто не рек, что ты зверь. Что ж, по-твоему, мне идти на брань или Ивану? Ты холостой, у тя и детишков-то нету… Иван подхватил: — Среди нас дураков нет, и все мы знаем, кому идти воевать. И неча увертывать! Ты пойдешь, а не я и Миняйка! Савелий свел брови — не терпел семейных ссор: — Нишкни! Не хватало вам ещё подраться! Не допущу распрей… Наступило молчание: всем был известен суровый отцовский норов. Спустя минуту Савелий помягчел: — Уж и не знаю, чем вас утешить. Одного-то откуплю лошадьми, а вот другого — нечем, ну никак нечем! Вернулись в кузни. Горны успели поостыть, и во всех трех шумно, с прихлопом, заработали кузнечные мехи. Сунув клещами кус железа в жар, Савелий по-стариковски тяжело отступил, присел на куцую, до лоска затертую, скамейку. Разгорающийся в горне жар высвечивал на его крутой, под колпаком, медной лобизне густую сборку морщин — печать изжитых лет и очередной заботушки. Как выручить Павла, любимого сынка? (Тот стоял у рукояти мехов и накачивал воздух с остервенением, зло.) Не удастся выручить — не только Павла обидит, но и себя накажет. Случись, убьют в бою — Савелий не простит себе, изведется в муках запоздалого раскаяния… Выхватив клещами раскаленный кус железа, Савелий мягко положил его на наковальню, под злые удары сыновней кувалды. Искры — снопами наземь, на обутку, на толстокожий запон. Отмолотив, распаренный Павел швырнул кувалду на пол — и вон наружу. "Рвет и мечет, рвет и мечет, — подумал Савелий. Дерганый какой-то… Эх, кабы было серебро! Рази пожалел бы?" Освежась на морозном воздухе, Павел переступил порог. — Почто, сын, так убиваться? — сказал Савелий, жалеючи Павла. Знаешь сам — нет, нет у меня серебра! — А я и не прошу, — ответил тот с раздражением. — Токмо, батюшка, попомни — лучше в петлю залезу, чем на войну… Савелий замахал на сына руками: — Такие думки, едреныть, брось, брось! Грех заводить такие думки! Павел вновь ухватился за рукоять мехов — закачал резко, зло. — Они, думки-то, сами лезут в голову! — бросил через плечо. "Ишь, нахал, чем вздумал испужать отца… — размышлял Савелий. — В петлю… Чего доброго, и впрямь полезет!" Как его успокоить, умягчить? Само собой вырвалось: — Обожди, сынок, — посоветуюсь с твоими братьями — глядь, и тебя откуплю… Коров, овец продам — перебьемся как-нибудь до весны… Улыбнулся сын — словно солнце выглянуло из-за туч. "Батюшка, да коль бы так-то… да я…" — от радости Павел не знал, как отблагодарить отца за обещанную милость. В другой кузне старшие сыновья, Миняйка и Иван, обмолвились меж собой: — Не знаю, как тебе, Иван, а мне дак лошадей сводить со двора, как сердце отдать. Без них — ни за дровами в лес, ни за водой в реку, ни за сеном в луга. — А мне не жалко? — подхватил Иван. — Батюшке-то что? Ему помирать скоро — вот и трясет нажитым… — И я о том же баю… Постно приумолкли, как воды в рот набрали. В третьей кузне, где были Карп и нанятый Федот — рябоватый, с честными глазами, безотцовщина (отец был убит в бою с татарами под Шишевским лесом) — произошел такой разговор: — Вишь, Федотка, — сказал Карп, — пока ты тут бегал чистить конюшню (Федотка успел выбросить из-под лошадей несколько навильников свежего навоза), меня урядили в пешую рать… — Тебя? — не то удивился, не то испугался Федот. — А почему не Павла? — Павлуху тоже… — Как же… без тебя-то? (Пауза) Без тебя я тут буду лишним. Дядя Савелий выдворит меня… Федот высказал опасение за себя, а на самом деле он испугался за Карпа (только сказать о том постеснялся) — всей душой был привязан к своему наставнику — тот заботливо, словно старший родной брат, обучал его ремеслу и всячески опекал. — Небось, не прогонит, — успокоил его Карп. — Батюшка обещал откупить меня. |