Онлайн книга «Реформы и реформаторы»
|
Я любовалась царем. Он был прекрасен. Спустились в каюты. Дамы сели отдельно от кавалеров, в смежной зале, куда во время пира не смел входить никто из мужчин, кроме царя. В перегородке, разделявшей обе залы, было небольшое круглое, задернутое красною тафтою оконце, вроде люка. Я села рядом с ним: приподымая занавеску, я могла видеть и отчасти слышать то, что происходило в мужском отделении. Кое-что, по обыкновению, записывала тут же в памятную книжку. Длинные узкие столы, расположенные в виде подковы, уставлены были холодными закусками, острыми соленьями и копченьями, возбуждающими жажду. Еда дешевая, вина дорогие. На подобные празднества царь выдает из собственной казны Адмиралтейству тысячу рублей – по-здешнему, деньги огромные. Садились как попало, без соблюдения чинов: простые корабельщики рядом с первыми сановниками. На одном конце стола восседал шутовской князь-папа, окруженный кардиналами. Он возгласил торжественно: – Мир и благословение всей честной кумпании! Во имя Отца Бахуса, и Сына Ивашки Хмельницкого, и Духа Винного причащайтесь! Пьянство Бахусово да будет с вами! – Аминь! – ответил царь, исполнявший при папе должность протодиакона. Все по очереди подходили к его святейшеству, кланялись ему в ноги, целовали руку, принимали и выпивали большую ложку перцовки: это чистый спирт, настоянный на красном индийском перце. Кажется, чтобы вынудить у злодеев признание, достаточно бы пригрозить им этой ужасной перцовкой. А здесь ее должны пить все, даже дамы. Пили за здравие всех членов царской семьи, кроме царевича с супругою, хотя они тут же присутствовали. Каждый тост сопровождался пушечным залпом. Палили так, что стекла на одном окне разбились. Пьянели тем скорее, что в вино тайком подливали водку. В низких каютах, набитых народом, стало душно. Скидывали камзолы, срывали друг с друга парики насильно. Одни обнимались и целовались, другие ссорились, в особенности первые министры и сенаторы, которые уличали друг друга во взятках, плутовствах и мошенничествах. – Ты имеешь метреску, которая тебе вдвое коштует против жалованья! – кричал один. – А рыжечки меленькие в сулеечке забыл? – возражал другой. Рыжечки были червонцы, преподнесенные ловким просителем в бочонке под видом соленых грибов. – А с пенькового постава в Адмиралтейство сколько хапнул? – Эх, братцы, что друг друга корить? Всяка жива душа калачика хочет. Грешный честен, грешный плут, яко все грехом живут! – Взятки не что иное, как акциденция. – Ничего не брать с просителей есть дело сверхъестественное. – Однако по закону… – Что закон? – дышло. Куда хочешь, туда и воротишь… Царь слушал внимательно. Таков у него обычай: когда уже все пьяно, ставится двойная стража у дверей с приказом не выпускать никого; в то же время царь, который сам, сколько бы ни пил, никогда не пьянел, нарочно ссорит и дразнит своих приближенных: из пьяных перебранок часто узнает то, чего никогда иначе не узнал бы. По пословице: когда воры бранятся, крестьянин получает краденый товар. Пир становится розыском. Светлейший князь Меншиков поругался с вице-канцлером Шафировым. Князь назвал его жидом. – Я жид, а ты пирожник – «пироги подовые!» – возразил Шафиров. – Отец твой лаптем щи хлебал. Из-под бочки тебя тащили. Недорогой ты князь – взят из грязи да посажен в князи!.. – Ах ты, жид пархатый! Я тебя на ноготок да щелкну, только мокренько будет… Долго ругались. Русские вообще большие мастера на ругань. Кажется, такого сквернословия, как здесь, нигде не услышишь. Им заражен воздух. В одном из ругательств, и самом позорном, которое, однако, употребляют все от мала до велика, слово «мать» соединяется с гнуснейшими словами. Оно так и называется матерным словом. И этот народ считает себя христианнейшим! Истощив ругательства, вельможи стали плевать друг другу в лицо. Все стояли кругом, смотрели и смеялись. Здесь подобные схватки – обычное дело и кончаются без всяких последствий. Князь Яков Долгорукий подрался с князем-кесарем Ромодановским. Эти два почтенные, убеленные сединами старца, ругаясь тоже по-матерному, вцепились друг другу в волосы, начали душить и бить друг друга кулаками. Когда стали разнимать их, они выхватили шпаги. – Ei, dat ist nitt parmittet! [15] – крикнул по-голландски царь, подходя и становясь между ними. Протодиакон Петр Михайлов имеет от папы указ – «во время шумства унимать словесно и ручно». – Сатисфакции требую! – вопил князь Яков. – Учинен мне великий афронт… – Камрат, – возразил царь, – на князя-кесаря где сыскать управы, кроме Бога? Я ведь и сам человек подневольный, у его величества в команде состою. Да и какой афронт? Ныне вся кумпания от Бахуса не оскорблена. Sauffen – rauffen, напьемся – подеремся, проспимся – помиримся. Врагов заставили выпить штраф перцовкою, и скоро они вместе свалились под стол. Шуты галдели, гоготали, блевали, плевали в лицо не только друг другу, но и порядочным людям. Особый хор, так называемая весна, изображал пение птиц в лесу, от соловья до малиновки, разными свистами, такими громкими, что звук отражался от стены оглушающим эхом. Раздавалась дикая плясовая песня с почти бессмысленными словами, напоминавшими крики на шабаше ведьм: Ой, жги, ой, жги! Шень-пень, шиваргань! Бей трепака, Не жалей каблука! В нашем дамском отделении пьяная старая баба-шутиха, князь-игуменья Ржевская, настоящая ведьма, тоже пустилась в пляс, задрав подол и напевая хриплым с перепоя голосом: Заиграй, моя дубинка, Заваляй, моя волынка! Свекор с печки свалился, За колоду завалился. Кабы знала, возвестила, Я повыше б подмостила, Я повыше б подмостила, Свекру голову сломила. Глядя на нее, царица, со сбившейся набок прическою, вся потная, красная, пьяная, прихлопывала, притоптывала: «Ой, жги! Ой, жги!» и хохотала как безумная. В начале попойки приставала она к ее высочеству, убеждая пить довольно странными пословицами, которых на этот счет у русских множество: чарка на чарку – не палка на палку; без поливки и капуста сохнет; и курица пьет. Но, видя, что кронпринцессе почти дурно, сжалилась, оставила ее в покое и даже потихоньку сама подливала ей, а кстати и нам, фрейлинам, воды в вино, что на подобных пирах считается великим преступлением. В конце ночи – мы просидели за столом от шести часов вечера до четырех утра – несколько раз подходила царица к дверям, вызывая царя и спрашивая: – Не пора ли домой, батюшка? – Ничего, Катенька! Завтра день гулящий, – отвечал царь. |