Онлайн книга «Странствия хирурга: Тайна затворника Камподиоса»
|
– У нее усы над верхней губой, – сказал он. – По-моему, это чебак. Поздравляю! Глаза Гаго заблестели. Они поудили еще некоторое время, и малыш поймал еще две рыбины. Витусу же не везло. Наконец он поднялся: – Лaдно, Гаго, пойдем домой, а то рыба испортится и нам нечем будет похвастаться перед твоей мамой. Гаго кивнул: – Д-д-да! Х-х-ха-ра-шшо... Они быстро зашагали в сторону дома. Недалеко от подворья Орантесов им встретились соседские ребятишки, и тут с Гаго произошла странная перемена: он судорожно схватился за руку Витуса и спрятался у него за спиной. – Заячья губа! – вопили пробегавшие мимо мальчишки и корчили гримасы, изображая Гаго. Витус остановился, а малыш, весь дрожа, прижался к нему. Гаго, признавайся, Твоя рожа что у зайца! Заячья губа кривая, И краснющий весь, как рак. Значит, Гаго наш – дурак! Дурак! Они распевали это и приплясывали, показывая Гаго длинный нос. Витус уговаривал их перестать дразнить мальчика, но они никак не хотели угомониться. Рожа с заячьей губой – Гаго, кто же ты такой? Заячья губа кривая, Да, у Гаго вот такая! Гаго, дважды ты дурак, Вот так-так! Вот так-так! Рожа с заячьей губой – Гаго, кто же ты такой? Заячья губа кривая, Гаго, трижды ты дурак! Только так! Только так! – Тихо! – прикрикнул на них Витус. – А ну, умолкните немедленно, не то получите от меня по затрещине – на всю жизнь запомните! Мальчишки испугались и, наклонив головы, начали о чем-то шептаться. Быстро разбежались, а потом, уже на порядочном расстоянии от Витуса и Гаго, снова принялись за свое. – Не обращай на них внимания, – утешал малыша Витус. – Сами они дураки! По щекам маленького заики покатились слезы. – Никто из этих крикунов не наловил бы столько рыбы, сколько ты! Гаго всхлипывал. – Ладно, пойдем домой. – Витус надеялся, что Ана скорее успокоит своего младшенького. Но и матери удалось это отнюдь не сразу. И Орантесу с близнецами тоже, когда они вернулись. Гаго просидел целый вечер в углу и ни на чьи вопросы не отзывался. Ему даже не захотелось попробовать собственноручно пойманной рыбы, когда мать поставила на стол сковородку. – Не знаю, что мне делать с этим ребенком, – горестно вздохнула Ана. – Так продолжаться не может. Она взяла Орантеса за руку и повела его за собой из дома. Ей хотелось обсудить с ним что-то, не предназначенное для чужих ушей. Но вскоре они вернулись. Орантес направился к Витусу, который сидел с Магистром и близнецами за столом и перекидывался в картишки. – Витус, на пару слов! И тебя, Магистр, прошу, если у тебя есть немного времени... – Я готов, – маленький ученый бросил карты на стол. – У меня все равно ничего путного на руках не было... – Дело вот в чем, – начал Орантес, когда они вышли на двор. – Мы с Аной очень волнуемся за Гаго. И вовсе не с сегодняшнего дня. Малыш окончательно замыкается в себе. Раньше он всегда что-то напевал себе под нос, часто смеялся и забавлялся игрушками, которые доставались ему по наследству от старших, но в последнее время он сам не свой... – Хотя мальчонка он очень толковый, – заметил Витус. – Просто больно смотреть, как этот маленький человек страдает, – сказал Магистр, поглаживая себя ладонью по светлому парику. – Мальчишки дразнили его сегодня не в первый раз, – продолжил Орантес. – От этих издевок он совсем скис. Малышу сейчас пять, а говорить он начал, когда ему был год с небольшим – и не только «папа» или «мама», как все остальные мои отпрыски, но и целые предложения вроде: «Гаго любит маму» и все такое. – При воспоминании об этом по лицу Орантеса скользнула улыбка. – Тогда он вовсе не заикался – по крайней мере мы ничего такого не замечали. Мы с Аной гордились им, думали, что эта его одаренность – как бы возмещение заячьей губы, которой его наградил Господь. Но чем старше становился Гаго, тем больше он заикался. Можно даже сказать так: чем отчетливее он понимал, что внешне отличается от остальных, тем больше терял уверенность в себе. – Да, о такой взаимосвязи мне приходилось слышать, – подтвердил Витус. – Я отдал бы свою правую руку, если бы он выздоровел, – вздохнул Орантес. – Только что толку от этих мыслей! Но тут Ана кое-что придумала, и я хочу это с вами обсудить. Мы как рассудили: если причина того, что Гаго начал так заикаться, в его заячьей губе, то надо попытаться это устранить. И если бы это удалось... – ...он бы опять заговорил, как все вокруг. Я начинаю понимать! – воскликнул Магистр. – Я как-то слышал, э-э... – смущенно начал Орантес. – Короче, я слышал, будто есть такие хирурги, которые умеют такие операции делать... Он посмотрел на Витуса и, сделав над собой усилие, спросил прямо в лоб: – Короче говоря, Витус, мог бы ты помочь нашему малышу? – Посредством операции? Господи спаси и помилуй! – Витус и в самом деле испугался. – Подобные операции очень опасны, ведь вероятно проникновение инфекции, а исход вмешательства никогда нельзя предсказать заранее. Иногда больные после операции выглядят даже хуже, чем до нее. – Означает ли это, что... – Орантес не договорил до конца то, о чем подумал. – Да, Орантес. Ты на меня не обижайся, потому что это правда: опасности, которыми чревата подобная операция, куда значительнее, нежели надежда на успех. Несчастный отец несколько раз глубоко вздохнул. Отказ был для него страшным ударом. – Я не обижаюсь, Витус, – промолвил он, наконец. – Если ты не сможешь, – никто не сможет. Из всех, кого я знаю... – Он неторопливо зашагал в сторону дома. После того как Орантес пошел в спальню проверить, все ли легли, Витус с Магистром еще сидели за столом, уныло уставясь на горшок с оливками. Маленький ученый первым прервал молчание: – Ты бы никак не мог сделать эту операцию? Витус взял одну оливку. – Да, и на то у меня есть одна серьезная причина. Мало того, что риск велик, я отказался от операции и из других соображений. – Из каких же? – Магистр не сводил с него глаз. – Я таких операций никогда не делал. И не видел, как их делают другие. Целая неделя пролетела, как во сне. Дел у них было невпроворот: жать тяжелые колосья в поле, вязать их в снопы, грузить на телеги, отвозить домой и там, на току перед сараем, обмолачивать их вручную. Мужчины и близнецы выходили в поле с рассветом и трудились до позднего вечера, больше всего опасаясь, что могут зарядить дожди. |