Онлайн книга «Утоли моя печали»
|
– Вот уж не думал, что вас, образованного человека да еще и писательницу, могут увлечь девичьи гаданья, – Беневоленский явно разыгрывал удивление: просто хотелось поговорить. – Я такая же девица, как и те, кто сотнями лет гадал в этот вечер, – улыбнулась Надежда. – И вы верите столь же искренне, сколь верили ваши прапрабабки? – Мне тоже интересно знать, что меня ожидает в девяносто шестом году. Разница лишь в том, что мои прапрабабки боялись играть с судьбой в открытую, а я не боюсь. – Не боитесь потому, что знаете беспредельную ничтожность совпадений, или в силу собственного характера? – Точнее, просто из любопытства. – Наденька помолчала и спросила вдруг: – Я похожа на Машу? – Скорее нет, чем да. Вас это огорчило? – Если разъясните, не огорчит. Беневоленский грустно улыбнулся. Вздохнул, взгляд стал печальным и – строгим. – Маша погибла в вашем возрасте, Наденька. Вы позволите называть вас просто по имени? – Безусловно, Аверьян Леонидович. Мне это приятно. – Обаяния в вас, пожалуй, столько же, но у вас оно – озорное, а у Машеньки – скромное. Я вас не обидел? – Отнюдь. – Обидел, конечно, обидел, – расстроился Аверьян Леонидович. – Но вы спросили прямо, и ответ должен быть прямым. Условились? – Условились. – Маша рано осознала свой долг и исполнила его до конца. Броситься на бомбу во имя спасения детей… Не каждый мужчина решится на такое, далеко не каждый. – Мы преклоняемся перед ее мужеством, но… – Преклонение через «но»? – Бомба остается бомбой. – Судите по нравственности того времени. – Всегда и всё? – Всегда и всё. И никогда – по нравственности сегодняшнего дня. Тогда это считалось героизмом, теперь – терроризмом, но людям не дано жить чувствами будущих поколений. – А вы способны сегодня бросить бомбу? – Я и тогда понимал бессмысленность подобных актов, почему и порвал с народовольцами. И… и с Машенькой, если быть до конца откровенным. – Порвали с Машей? – тихо спросила Наденька. – Точнее, мы разошлись по идейным соображениям. Я очень любил ее. Очень. И все время надеялся, что она поймет меня и вернется. – Беневоленский тяжело вздохнул. – А потом узнал, что она не вернется уже никогда… – А у вас не возникало ощущения, что вы предали ее? – Вот сейчас в вас заговорила Маша, – невесело усмехнулся Аверьян Леонидович. – Бескомпромиссная Маша… – Вы не ответили на вопрос. – Видите ли, Надин, мы с Машенькой занимались революционной деятельностью, но пошли разными дорогами не из-за семейной ссоры, моды или каприза, а следуя только собственным убеждениям. Если предательством вы называете то, что я не смог ее переубедить, то по женской логике вы абсолютно правы. Муж обязан удерживать жену от опрометчивых, а тем паче от роковых шагов. Но революционная борьба не имеет права ориентироваться на семейные отношения. Когда речь идет о судьбе народа… – Господи, да при чем тут народ? – как-то очень по-взрослому вздохнула Надя. – При чем народ и вся ваша революционная деятельность, когда погибла моя сестра?.. Извините, Аверьян Леонидович, у меня… Меня ждет моя деятельность. И вышла. А Беневоленский, сломав голландскую сигару, запас которых доставил в Высокое заботливый Евстафий Селиверстович, прошел в буфетную, налил большую рюмку водки и выпил ее одним глотком на глазах изумленной прислуги. 6 За ужином оживленным казался только Иван, даже как-то излишне оживленным. Надя и Беневоленский отвечали односложно, разговоров не поддерживали и улыбались несколько напряженно. «Что это с ними стряслось? – тревожно думал Иван, упорно пытаясь шутить. – Надутые и какие-то очень уж серьезные…» – Петр Первый заменил славянский дуб колючей германской елью под новый, тысяча семисотый год. Может быть, он имел в виду, что нашего брата-русака следует гладить только по шерстке? – Ваня, среди бабушкиных драгоценностей найдется перстень и изумрудные серьги? – неожиданно спросила Надежда, никак не отреагировав на довольно неуклюжую шутку. – Бабушкиных драгоценностей вообще нет. Варвара продала их с нашего общего согласия, чтобы помочь Роману стать на ноги. – И не выкупила? – ахнула Наденька. – Так они же проданы, а не заложены, Наденька. Где их теперь искать? – Какая жалость… – «В чашу с чистою водой клали перстень золотой, серьги изумрудны…» – вдруг процитировал Аверьян Леонидович. – А обручальное кольцо, Надин, вас не устроит? Когда-то Машенька надела его мне на палец, и с той поры я его не снимал. – Он протянул через стол руку. – Тяните, Наденька, тяните изо всех сил, оно срослось со мной. Надя посмотрела ему в глаза, улыбнулась: – А вы извините меня за резкость? – Не было никакой резкости. Забудьте и тащите кольцо. – Надо палец намылить! Палец! Обрадованный явным улучшением погоды за столом, Иван сам принес мыло, намылил кожу вокруг кольца и, наконец, с большим трудом стянул его. – Не больно, Аверьян? – Терпимо. – Благодарю, Аверьян Леонидович, – сказала Надя. – Утром верну в целости и сохранности. А сейчас сыграю для вас, пока вы будете курить свои противные сигары. Они перешли в гостиную. Мужчины неспешно, со вкусом курили, а Надя села к роялю и по памяти, без нот играла им, пока в дверь осторожно не заглянула Феничка: – Пора, барышня!.. – загробным шепотом возвестила она. – Пора девичьих забав, – пояснила Наденька. – Извините нас, господа. Девушки поднялись в спальню Нади, зажгли свечи, потушили яркую керосиновую лампу. Сразу почему-то стало тревожно, и Надя сказала приглушенно: – Зеркала надо завесить. – Как при покойнике, что ли? – Не знаю, но так полагается. – Ой, не нравится мне все это, – вздохнула Феничка, занавешивая оба зеркала. – Ну, а теперь что? – Ждать, когда полночь пробьет. – Страсть-то какая… Девушки уселись рядом и примолкли. Чуть потрескивая, горели свечи, тени дрожали на стенах. Было жутковато, и Феничка вцепилась в руку своей хозяйки. Наконец снизу, из гостиной, донеслись гулкие удары напольных часов. – Нечистой силы время пробило, – прошептала Феничка. – А теперь что? – Теперь?.. За ворота – башмачок. Ты принесла башмачок? |