Книга Есенин, страница 7 – Виталий Безруков

Черт бы взял тебя, скверный гость!

Наша песня с тобой не сживется.

Жаль, что в детстве тебя не пришлось

Утопить, как ведро в колодце.

Хорошо им стоять и смотреть,

Красить рты в жестяных поцелуях, —

Только мне, как псаломщику, петь

Над родимой страной аллилуйя.

Оттого-то в сентябрьскую склень

На сухой и холодный суглинок,

Головой размозжась о плетень,

Облилась кровью ягод рябина.

Оттого-то вросла тужиль

В переборы тальянки звонкой.

И соломой пропахший мужик

Захлебнулся лихой самогонкой.

Последние строчки Есенин читал, преодолевая спазмы в горле, стиснув зубы, не давая вырваться наружу рыданьям, слезы катились по его лицу. Он гордо стоял на подмостках, пронзаемый сотнями взглядов, обожаемый и ненавидимый. Словно небожитель, спустившись на землю, увидел Есенин всю эту шваль, которая пила и жрала во время его чтения. Злобная гримаса исказила его лицо.

— Вы ждете, что я еще вам буду читать стихи? Пошли вы все к е…й матери! В спекулянты и шарлатаны! Хрен вам всем, а не стихи!

И, повернувшись к залу спиной, несколько раз шаркнул ногами, будто собака, закапывающая дерьмо.

И неизвестно, что больше обидело публику, — ругательства Есенина, к которым уж привыкли, или этот презрительный жест. Что тут началось! Публика повскакала с мест. Кричат, стучат, залезают на столы, кто-то кинулся на эстраду драться с Есениным. А тот словно ждал этого, скинул с себя полушубок, кулаком встретил нападающего, да так встретил, что он упал в зал, подмяв ближний столик со всей закуской и выпивкой.

Истошно завизжали и шарахнулись в стороны женщины, зазвенела разбитая посуда. Началась всеобщая потасовка, когда непонятно, кто кого и за что бьет. Молодые поэты-имажинисты выскочили на сцену защищать Есенина, а он, веселый, довольный, стиснув кулаки, набычившись, стоял в центре, словно «атаман» во главе деревенских парнишек. Неизвестно, чем бы закончилось это «выступление поэтов», если бы не чекист в кожанке, который вошел в кафе «Домино» и выстрелил из нагана вверх. Этот выстрел прозвучал как самый веский отрезвляющий аргумент. Все замерли.

— Я комиссар московской Чрезвычайной Комиссии Самсонов, — жестко сказал чекист. — Прошу предъявить документы и дать объяснение происходящему скандалу! Всем оставаться на своих местах!

В кабинет следователя на Лубянке чекист Самсонов ввел Есенина. За столом сидел некто и что-то писал. Есенин огляделся, пригладил растрепанные волосы, одернул пиджак, затянул галстуком разорванный ворот рубашки.

«Куда это меня? На милицию не похоже…» — подумал он.

И как бы прочтя его мысли, сидевший, все так же не поднимая головы, равнодушно произнес:

— Вы находитесь в ВЧК, в отделе по борьбе с контрреволюцией. ГПУ вам знакомо? — добавил он, оторвавшись от бумаг. — Нет? Тогда давайте знакомиться. Я — следователь ВЧК-ГПУ комиссар Матвеев. Обыщите гражданина, — приказал он Самсонову.

Тот быстро ощупал и вывернул карманы Есенина.

— Ничего нет, товарищ Матвеев. Только вот документы гражданина, — сказал Самсонов, кладя их на стол.

Следователь долго и придирчиво вертел их в руках и, спохватившись, вежливо предложил:

— Что же вы стоите? Садитесь.

— Благодарю. Я ждал, когда мне предложат сесть, — ответил Есенин, садясь на стул, положив вызывающе нога на ногу. Но под мертвенно-водянистым взглядом следователя снял ногу и выпрямился, словно провинившийся школьник перед строгим учителем.

— Имя? Фамилия? — начал допрос следователь.

— Сергей Есенин.

— Отчество?

— Александрович.

— Год и место рождения?

— Тысяча восемьсот девяносто пятый. Село Константиново Рязанской губернии.

— Национальность?

— Русский, — громко ответил Есенин.

— Вы что, антисемит? «Русский» произносите с вызовом… Русский — так и говорите просто «русский»… Партийность?

— Имажинист.

— Что это за партия такая? — переспросил следователь, недоуменно поглядев на Самсонова. — Разновидность эсеров, что ли?

Есенин, с улыбкой поглядев на обоих, пояснил:

— Это творческое течение в поэзии.

— Так и запишем, — согласно покачал головой следователь. — Течением — имаженист.

— Не «женист», а «жинист», — поправил Есенин.

Следователь, недовольно поморщившись, исправил букву.

— Профессия?

— Поэт!

— Чем занимались до Октябрьской революции и по настоящее время?

— Я же ответил, — ухмыльнулся Есенин. — И до, и после, и по настоящее время я — поэт! Пишу стихи!

— Родители? — продолжал следователь, делая вид, что не заметил ухмылки.

— Крестьяне.

— Образование?

— Высшее. Я учился в университете Шанявского.

— Так-так! Так-так! Гражданин Есенин… — следователь прекратил записывать показания, взял со стола папиросы, закурил и, глубоко затянувшись, приказал Самсонову: — Так в чем дело? Докладывайте!..

— Сегодня по личному приказу дежурного по Комиссии товарища Рекстынь, — с готовностью начал вскочивший на ноги Самсонов, — я прибыл на Тверскую улицу в кафе «Домино» Всероссийского Союза поэтов и застал бардак. То есть большую возбужденную толпу посетителей, — спохватился Самсонов. — Из опроса установил, что около одиннадцати часов вечера на эстраде появился член Союза Сергей Есенин. — Поглядев на Есенина, добавил: — Пьяный!

— Врешь! — вскочил Есенин.

— Молчать! — рявкнул следователь. — Сядьте! Продолжай!

— Пьяный Есенин, с эстрады обращаясь к публике, произнес грубую до последней возможности брань по-матушке… Начался скандал, перешедший в драку. Кто-то из публики позвонил в ЧК и попросил прислать комиссара для ареста Есенина. По приказу товарища Рекстынь прибыл и произвел арест. Вот показания свидетелей.

— Все? Читайте! — приказал Матвеев.

— Слушаюсь! — Откашлявшись в кулак, Самсонов начал читать, с трудом разбирая почерк свидетелей: — Заявление милиционера Громова, пост № 231: «Ко мне на пост пришел служащий из кафе «Домино» и просил взять гражданина, который произвел драку. Когда пришел туда и вежливо попросил уйти из кафе, он стал сопротивляться, кричать: «Жиды предали Россию! Бей жидов!» Прошу привлечь гражданина Есенина к ответственности по статьям 176, 88, 157 и 219 и за погромный призыв. Громов».

Самсонов передал листок следователь.

— Все? — спросил тот.

— Нет! Вот еще несколько лиц дали краткие показания. Милиционер Дорошенко: «Есенин позволил себе нанести словесное оскорбление советской рабоче-крестьянской милиции, называл всех находящихся «сволочью» и другими скверными словами».