Онлайн книга «Есенин»
|
Тапер мигом слетал куда-то и вернулся с баяном. Есенин перекинул ремень через плечо и, присев на край эстрады, стал на слух подбирать мелодию. — Сергей Александрович, мы можем подмогнуть, — предложил тапер, но Есенин помотал головой. — Не надо, брат! Это моя песня! А Кусиков снова было заиграл на гитаре, но Есенин резко остановил его: — Тихо, Сандро! Постой! Тапер с готовностью помог ему залезть на эстраду. — Слушайте все, кто по-русски понимает! — крикнул Есенин на весь зал. — Стихи свои петь буду! Столетия пролетят, меня уже не будет, и вас никого не будет, а стихи мои, песни мои народ русский петь будет, потому что в них — душа моя, наша русская душа… а она бессмертна! — В наступившей тишине тоненько, на высокой ноте заплакал русский баян. Не жалею, не зову, не плачу, Все пройдет, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым. — Айседора! Я дам тебе сто тысяч долларов, но ты должна остаться! — глядя на поющего Есенина, тихо заговорил Зингер. — Не езди в Россию, умоляю! Ты погибнешь с ним! Мери, дорогая, уговорите ее: вы ее близкая подруга, она вас послушает! — Зингер прав! Посмотри, на кого ты стала похожа! А ведь твой талант… он нужен людям… — поддержала его Детси. — Ты понимаешь, как мне плохо? — призналась Дункан. — Еще бы, вся эта безумная жизнь со своим май дарлинг! Ну, успокойся, дорогая, — Мери налила бокал вина, — давай выпьем! — Сделав глоток, она прижала Дункан к себе: — Я буду рядом с тобой… я тебя никогда не брошу! А Есенин пел: Я теперь скупее стал в желаньях, Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Словно я весенней гулкой ранью Проскакал на розовом коне. С восторгом слушая его исповедь, Лина тихо спросила Кусикова: «Это новые стихи?» Кусиков отрицательно покачал головой: «Я их уже слышал… они года два назад написаны». — Я хочу спросить вас, как поэта, Есенин — гений? — Да! — не задумываясь ответил Сандро. — Таких сейчас нет, да и вряд ли будут! — Он тяжело вздохнул и прибавил: — Боюсь только, в Москве нашего гения встретят не лучшим образом! — Почему, Сандро? — испугалась Лина. — В правительстве идет борьба за власть. Ленин действительно отошел от дел. Сейчас там Сталин, Зиновьев, в Питере — Каменев, и против них — Троцкий. Как пауки в банке! И тут Есенин вернется резать правду-матку, а она им нужна?!. Лейбе Бронштейну и иже с ним… Сергею бы не возвращаться… — Он одобрительно помахал другу рукой. Есенин заметил этот жест, грустно улыбнулся в ответ и еще шире развернул мехи баяна. Еще звонче запел последнее четверостишье: Все мы, все мы в этом мире тленны, Тихо льется с кленов листьев медь… Будь же ты вовек благословенно, Что пришло процвесть и умереть. Пока звучали долгие аплодисменты и одобрительные возгласы, Дункан, вплотную приблизившись к Зингеру, страстно зашептала: «Лоэнгрин, если ты меня до сих пор любишь, дай денег! Мне очень нужно! Моя балетная школа в Москве бедствует. Я содержала ее за свой счет, но деньги кончились. Думала заработать на гастролях в Америке, но нас выслали из-за скандалов в печати. Ты должен спасти мою школу!» Зингер не устоял перед таким страстным напором: — Успокойся, я дам денег! — Поклянись, что дашь! — Клянусь! — Сколько дашь? — Шестьдесят тысяч долларов! Хватит? — Да! — воскликнула обрадованная Дункан и, обняв, поцеловала его в губы. — Ты в каком номере? — с намеком спросил Зингер. — Лучше я приду к тебе. Хорошо? — понимающе улыбнулась Дункан. — Я буду ждать! Мой люкс на втором этаже, портье знает!.. — Все! — остановила его Айседора, заметив, что аплодисменты закончились и в наступившей тишине снова зазвучал хрипловатый голос Есенина: — У нас в России, в Поволжье… был голод, крестьяне взбунтовались. Мятеж был подавлен… жестоко подавлен… Тухачевский… твою мать… пушками… голодных крестьян! Они с вилами шли на пулеметы!! — Голос Есенина прервался. С трудом подавив покатившиеся слезы, он продолжал шепотом: — Пятьдесят тысяч, как один, полегли, но не сдались! Антонов — их атаман был… антоновцы. Вот их песня… они пели ее перед смертью… И, рванув остервенело баян, словно душу русскую, — пополам, во весь голос не запел, а скорее запричитал, навзрыд: Что-то солнышко не светит, Над головушкой туман. То ли пуля в сердце метит, То ли близок трибунал! Эх доля, неволя. Глухая тюрьма. Долина, осина, Могила темна! На заре ворона каркнет: «Коммунист! Взводи курок!» В час последний похоронят, Укокошат под шумок… — и снова припев, полный безысходности и трагического отчаяния: Эх доля, неволя, Глухая тюрьма. Долина, осина, Могила темна! Уже на последнем куплете послышались крики: «Браво, Есенин!» Кричали русские эмигранты. Кто-то запел: «Боже, царя храни!» Бравые официанты вытянулись «во фрунт» и подхватили русский гимн. — «Во славу России! Во славу белой гвардии!» — подошел к Есенину официант с рюмкой водки на маленьком подносе. Дункан, в общем порыве восторга, вылезла из-за стола и направилась к эстраде. — Ezenin — самый великий русский поэт! — Она обняла мужа. — Чичаз в его честь я буду танцевать «Интернационал»! Оркестр, «Интернационал», — приказала она и запела, шагая вдоль эстрады: «Вставай, проклятьем заклейменный…» — Прекратить!!! — рявкнул официант. — Тут вам не совдепия, Дунька-коммунистка! Есенин опустил баян и спрыгнул с эстрады. — Ты чего сказал?! — загородил он собой Айседору. — Позвольте представиться, флигель-адъютант двора Его императорского Величества, ротмистр Волин! — щелкнул каблуками официант. — Ну и хер с тобой!.. Нет, ты чего сказал, а? — пьяно набычился Есенин. И вдруг со всего маха ударил бывшего ротмистра кулаком в лицо. Тот упал как подкошенный. — На тебе, сука! На! — Бил Есенин, не жалея кулаков. — Задавлю!! Все повскакивали со своих мест. Началась всеобщая потасовка, в которой непонятно, кто кого бьет. Господин в смокинге, что сидел за соседним столиком, надел кастет и стал пробираться купавшему Есенину, но вовремя заметивший смертельную опасность Кусиков вдребезги разбил гитару о его голову! Детси и Зингер силой увели сопротивляющуюся Дункан из ресторана. |