Книга Головнин. Дважды плененный, страница 65 – Иван Фирсов

Неожиданно в разгар зимы, туманным утром Симанский рейд огласила пушечная пальба. Экипаж «Дианы» высыпал на верхнюю палубу. Английская эскадра салютовала своему новому начальнику, вице-адмиралу Барти. «Диана» внесла свою лепту, приветствовала английского флагмана выстрелами из двух карронад [55] .

Фрегат под вице-адмиральским флагом бросил якорь неподалеку, в кабельтове от шлюпа.

Командир позвал Ивашку.

— Вынимай свежую рубашку да проутюж ее как следует.

На следующее утро Рикорд пожелал товарищу успеха. Приложив по всей форме руку к шляпе, напутствовал у трапа:

— Господину лейтенанту дай Бог благополучного исхода для нашего вояжа.

Головнин пробурчал что-то на ходу, спускаясь в шлюпку. Вернулся он к обеду и прошел прямо в кают-компанию. Вид у него был спокойный, но настроение нерадужное.

— Вице-адмирал Барти почтенный моряк, в обиходе весьма учтивый, но, как многие англичане, за вежливостью скрывает свои намерения, — начал Головнин, помешивая ложкой горячий суп. — О нашем деле в Лондоне ничего не слыхал, но весьма о всем сожалеет и обещал принять всяческое участие.

Офицеры зашептались, а Рикорд закашлялся.

— Все они, Василий Михалыч, горазды обещать.

— Так-то оно так, Петр Иванович, но дело наше подневольное, — Головнин отодвинул пустую тарелку, — надобно с ними на официальную ногу становиться.

Утром, перед завтраком, Ивашка постучал в каюту Рикорда:

— Вас их благородие кличут, почитай полночи не спали, всё писульки сочиняли.

Усадив Рикорда, командир взял со стола исписанный лист.

— Сочинил я, Петр Иваныч, вице-адмиралу нашу просьбу. Изложил всю несправедливость поступка, как я считаю, в части нашего задержания. Пишу о том, что он, вице-адмирал, как главный командующий, здесь вполне может рассмотреть наше дело.

Рикорд, слушая, пробежал глазами бумагу.

— Правильно, Василий Михалыч, требуешь, пускай даст ответ письменный, по форме.

Головнин хитро сощурился, глаза заискрились.

— Тебя посылаю к тому, чтобы знал, я в этих краях за полномочного представителя, а ты как бы мой министр.

Друзья рассмеялись.

Барти принял доклад командира «Дианы», как говорится, к рассмотрению и укатил в Капштадт. Для Головнина потянулись дни томительного ожидания, неожиданно уступившие место примечательному для русских людей событию.

Вернувшись как-то под вечер с берега, Федор Мур рассказывал в кают-компании:

— Сижу я нынче подле нашего покоя астрономического на лавке, пантомимами с голландочкой, что рядом живет, обмениваюсь. Приметил, мимо меня человек тудасюда ходит, на меня посматривает, обличьем русоволосый, голубоглазый. Внезапно остановился и спрашивает чистейшим русским языком: «Вы, барин, часом не из России?»

В кают-компании все примолкли, Мур отличался мастерством рассказчика.

— Разговорились. Ганц-Русс, как он назвал себя, поведал, будто его отец, француз, учительствовал в Нижнем Новгороде. Он сам покинул дом и странствовал в Турции, Франции, Голландии. Какая-то нелегкая занесла его сюда, на край света. Прижился у голландцев, милях в десяти отсюда, кузнецом промышляет, жена да трое детей у него.

— Чего же он просит? — спросил командир.

— Да просто так, ничего не желает. Истосковался, говорит, по русской речи. А просится на шлюп, того никак не может поверить, что русские оказались на мысе Доброй Надежды.

— Любопытный молодчик, — задумчиво сказал Головнин. — Оно и немудрено, мы-то первые из россиян здесь объявились. Ежели повстречается вам, Федор Федорович, пригласите его на шлюп.

Через пару дней Мур привез «француза» из России. Широколицего, с приплюснутым носом, с густой бородой посетителя привели в кают-компанию, накормили щами, которые он уплетал за обе щеки, повторяя свою историю.

— Кем же твой тятенька состоял? — спросил Головнин.

— У губернатора, ваше благородие, пансион содержал.

— Парле ву франсе? — неожиданно спросил Головнин. Во время службы на Средиземном море он не раз общался с пленными французами и знал несколько обыденных Фраз.

Щеки у Ганц-Русса сразу покраснели, он, видимо, все-таки понял о чем речь, но не растерялся.

— Мы, ваше благородие, позабыли все, что знали сколько годков-то отзвонилось.

— Слава Богу, ты хоть по-русски не разучился, — засмеялся командир.

Гость вдруг засуетился, облизнул ложку.

— Дозвольте, ваше благородие, побаловаться табачком на воздухе.

Головнин, продолжая улыбаться, перевел взгляд на гардемарина Всеволода Якушкина.

— Проводите его на бак, пусть душу отведет. Присутствующие проводили гостя насмешливым взглядом, а командир откровенно высказался.

— Сомнения меня великие берут о его присказке. Французский он не знает, а русские слова выговаривает довольно твердо, по-крестьянски, простонародно. Видимо, он не французского, а володимерского происхождения…

Следующий визит земляка на шлюп все разъяснил. В кают-компании его угостили водкой, и, как описал потом Головнин, «со слезами признался, что он не Ганц-Русс, а Иван Степанов, сын Сезиомов; отец его был винный компанейщик в Нижнем Новгороде, от которого он бежал; по словам его, ему 48 лет от роду, но на вид кажется 35 или 38. Просил он у меня ружье и пороху, но как в здешней колонии никто не смеет без позволения губернатора иметь у себя какое-нибудь оружие и ввоз оного строго запрещен, то я принужден был в просьбе его отказать.

Мы сделали ему некоторые другие подарки, в числе коих я дал ему серебряный рубль с изображением императрицы Екатерины II и календарь, написав на оном имена всех наших офицеров, и сказал ему, чтобы он их берег в знак памяти и не забывал бы, что он россиянин и подданный нашего государя. Он чрезвычайно удивлялся, что русские пришли на мыс Доброй Надежды».

Минуло более недели, шлюп готовился к походу, а Барти не давал о себе знать. Тогда Головнин сам решил поехать к нему. Не привык он откладывать в долгий ящик дела, от которых зависели судьбы людей.

— Завтра отправляюсь в Капштадт, потеребить адмирала Барти с решением, — объявил он в кают-компании, — путь неблизкий, поболее двух десятков миль, — командир остановил свой взгляд на мичмане Муре.

«Ума ему не занимать, пригож собой, обходителен».

— Со мной отправится Федор Федорович, за меня в командование вступит, как положено, лейтенант Петр Иваныч Рикорд…

Вице-адмирал Барти, как и в первый раз принял Головнина внешне приветливо, но его ответ огорчил.

— К сожалению, я еще не успел обсудить ваше дело с губернатором. Оно требует тщательного рассмотрения. Думаю, что в ближайшие дни оно решится. А вам, сэр, думаю, будет нелишне познакомиться со здешними правителями. Я доложу о вас губернатору. «Будучи в Капштадте, — отметил Головнин, — я посетил губернатора лорда Каледона, главнокомандующего войсками генерала Грея, коменданта города генерала Ведерала и фискала Ван-Риневельда. Губернатор принял меня и бывшего со мной мичмана Мура очень вежливо, разговаривал с нами более получаса и наконец сам лично пригласил нас на бал в день рождения принца Валлийского. Приемом генерала Ведерала я также очень доволен; он обошелся со мной с отменной лаской и звал к себе обедать». На следующий день в гостиницу, где остановились Головнин и Мур, приехал адъютант Барти.