Книга Федор Апраксин. С чистой совестью, страница 46 – Иван Фирсов

— Нам бы токмо бар миновать, не зацепиться, а там ветер и волна попутные, к обеду на место придем. — Глянул на взмокшего Апраксина: — А ты, воевода, укройся, взмок, да и палуба мокрая, склизкая, как бы за борт не угодить…

Дождь зарядил на неделю, а в конце ее вперемежку с хлопьями снега. Последние иноземные корабли спешили до ледостава уйти в море. Заторопился и воевода:

— Покуда река не встала, надобно к Бажениным наведаться.

Еще на Плещеевом озере, неотступно сопровождая всюду царя, Апраксин усвоил его главную черту — вникать в каждое дело до основания, смотреть не столько «вершки», сколько в корень дела.

«А ведь не зря государь до купцов наведывается, — размышлял по пути в Вавчугу, к Бажениным, воевода. — Без добротной древесины ладного корабля не изладишь».

Мала речка Вавчуга, что выше Холмогор, ниже Пинеги впадает в Двину, но быстрая.

Полтора столетия назад, при зарождении Архангельского объявились в двинской земле новгородцы. Не от хорошей жизни покинули они свои родные места, бежали из прежде вольного Новгорода Великого… Лютовал в нем в ту пору царь Иван Васильевич, «зверь от природы», как метко подметил В. О. Ключевский.

По злобному, ложному навету ополчился на новгородцев грозный царь. Убивал и карал не разбираясь. «Судили Иоанн и сын его, — писал А. М. Карамзин, — таким образом: ежедневно представляли им от пятисот до тысячи и более новгородцев; били их, мучили, жгли каким-то составом огненным, привязывали головою или ногами к саням, влекли на берег Волхова, где сия река не мерзнет зимой, и бросали в воду, целыми семействами, жен с мужьями, матерей с грудными младенцами. Ратники московские ездили на лодках по Волхову с кольями, баграми и секирами: кто из вверженных в реку всплывал, того кололи, рассекали на части. Сии убийства продолжались пять недель и заключились грабежом общим… Некому было жалеть о богатстве похищенном: кто остался жив, благодарил Бога или не помнил себя в исступлении! Уверяют, что горожан и сельских жителей изгибло тогда не менее шестидесяти тысяч. Кровавый Волхов, запруженный телами и членами истерзанных людей, долго не мог пронести их в Ладожское озеро».

В те страшные дни, спасая семьи, многие новгородцы бежали на север, в Двинскую землю. Среди них был и Семен Баженин. Новгородцы славились делом, умением наживать добро своим горбом. Внук Семена Андрей стал купцом Гостиной сотни. В Архангельске присмотрел на Вавчуге деревеньку. Привлекла его пильная мельница на речке. Мололи на ней хлеб, а главное, перетирали двинские сосны и ели на ходовой товар — доски. Дело отца сейчас с успехом продолжали сыновья Андрея — Осип и Федор. В молодости Осип, старший сын, побывал за границей, в Голландии, присмотрелся к тамошним водяным мельницам. Вернувшись домой, перестроил старую мельницу, соорудил новую на другом берегу, использовав увиденное.

Пригляделся к доходным делам Бажениных и архиерей. Затеял отобрать у них часть земли. Купцы пожаловались, царь Петр взял сторону Бажениных, выдал им грамоту. «На тех мельницах хлебные запасы молоть и лес растирать и продавать на Холмогоры и у Архангельского города русским людям и иноземцам…»

В Вавчуге воеводу не ждали. Неделю назад проводили государя, братья Осип и Федор намеревались ехать в Архангельский.

— Государь наказал нам, — развел руками Осип, — ехать к тебе, воевода, для государева судна. Сбирались на той неделе к городу, но ты упредил нас, а мы тебе и досья натерли.

Баженины держали себя довольно свободно, видимо зная себе цену, а быть может, унаследовав от предков-новгородцев независимый вольнолюбивый характер.

— Верно, купец, дерева нам всякие нужны, и брус, и досья.

Баженины давно уяснили правила общения с государевыми людьми.

— Прошу, воевода, откушать, передохнуть с дороги.

«Знает, купчина, с чего начинать, тертый, видимо, калач», — не особенно удивился Апраксин, но ответил:

— Ненадолго я к тебе, похвались сначала делом.

«Чегой-то он, как и государь, во все встревает», — удивлялся, шагая к двухъярусной мельнице, Осип.

Пока приказчик объяснял Апраксину, что к чему, младший брат Федор шепнул Осипу:

— Воевода-то, видать, с умом, в суть вникает.

Выйдя с мельницы, Апраксин сразу заметил:

— Смотрю, у тебя и брус отменный, и досья. Нам-то и то и другое понадобится. Для чего, ведаешь?

— Государь молвил, суда на Соломбалке ладить будут.

— Верно. Я тебе роспись пришлю с приказчиком. Пожалуй, досья-то вершковые потребны будут, а может, частью и два вершка. Железные поделки где добываешь?

— Своя кузня, воевода. Литейная малая есть.

— Добро, будь в городе. Не сыщем чего, к тебе пожалуем.

За обильным обедом Апраксин не забывал, зачем наведался.

— Гляжу, у тебя в столярне плотники добрые. Ты по зиме отпусти их к нам, до весны, деньгу мы им сполна заплатим, и ты в накладе не останешься… А дерева, не мешкай, отправляй дощаниками, покуда Двина не стала…

На Соломбале с рассвета до темноты копошился народ. Готовились к зиме, заканчивали навес над помостом, где пока в одиночестве скучал киль заложенного судна. Тут же лежали уложенные штабелями дубовые кривули для форштевня и ахтерштевня. Аккуратными стопами высились первые партии досок из Вавчуги…

Рядом медленно перекатывала темные холодные воды Двина.

Над рекой, песчаными, поросшими кустарником берегами, всюду, насколько хватало глаз, небо заволокло темно-серой массой облаков. Северный ветер вторую неделю гнал их с Беломорья, Двинского устья, уносил дальше к Холмогорам. Наступала пора засиверки, промозглой осенней погоды, которую приносил на двинскую землю северный ветер. Временами на город сыпалась крупа, а у берегов кое-где появился забережень — молодой тонкий лед. Закружились над городскими деревянными двухэтажными домами и Гостиным каменным двором теплые дымы, затопились печи в избах архангелогородцев. Готовили к санному пути возки, сани, дровни. Из сундуков вынимали одежку. Зима на двинской земле посуровее московской.

Двинские рукава прихватило первым ледком. Из Москвы с почтой пришло письмо от царя…

Когда Матвеев первый раз знакомил царя с Гостиным двором, Петр примечал разные невиданные в Москве новинки, диковинки. У продавца из Гамбурга засмотрелся на красивые зеркала в серебряной оправе, а начальник таможни как-то на прощальный обед воеводы притащил музыкальную шкатулку. Петр не отходил от нее.

Не прошло и двух недель по приезде в Москву, а царь уже писал: «Федор Матвеевич! Зеркало, которое в серебряных рамах у Фраксома, вели прислать к Москве, также и органцы маленькие, о которых ведает гость Алексей Филатьев. А мы приехали к Москве октября 1 дня, дал Бог в добром здоровье, а генералиссимус изволил притти в 10 день, и встреча была всеми четырьмя солдатскими полками; также и святейший патриарх (Зотов) приехал наутрие того дня в добром здравье. По сем здравствуй. Pt. Из Преображенского октября 11 дня».