Книга Десять меченосцев, страница 312 – Эйдзи Есикава

— Собэй сказал ему, что он ошибся, Мусаси никогда здесь не бывал. Тот не поверил, но ушел. Его ожидали еще три человека, и среди них женщина.

Саскэ прибежал с пристани.

— Звали меня, хозяин?

— Все готово? Дело очень важное.

— Понимаю, хозяин. Я встал до рассвета, вымылся холодной водой, переоделся в новое нижнее кимоно.

— Хорошо. Приготовил лодку?

— А ее готовить особо не надо. Я выбрал самую чистую и быстроходную лодку, бросил несколько щепоток соли, чтобы уберечь ее дурного глаза, протер ее изнутри и снаружи. Хоть сейчас плыви.

— Где она?

— У причала, рядом с другими лодками.

— Лучше убрать ее оттуда, а то слишком много зевак, — сказал задумчиво Тародзаэмон. — Мусаси их не любит. Отгони ее к большой сосне, которую называют сосной Хэйкэ. Там его едва ли увидят любопытные.

— Слушаюсь, хозяин!

Контора опустела, потому что все ушли на пристань. Там толкалось множество людей: самураи из соседних уделов, ронины, ученые мужи, кузнецы, оружейники, лакировщики, монахи, горожане разных званий, крестьяне из ближайших деревень, источающие аромат благовоний женщины в дорожных шляпах и рыбачки с детьми на руках. Все устремлялись туда, откуда можно было разглядеть остров.

«Я понимаю Мусаси», — подумал Тародзаэмон, наблюдая гудящую толпу.

Вернувшись домой, Тародзаэмон заметил необыкновенный порядок в доме. На потолке комнаты, обращенной к морю, играли отражения волн.

Оцуру принесла поднос с чаем.

— Где ты был? Мы тебя ищем, — обратилась она к отцу.

— Посмотрел кое-что, — ответил он, принимая чашку.

Оцуру приехала из Сакаи навестить отца. Она приплыла на одном корабле с Мусаси. В разговоре они случайно обнаружили, что оба имеют отношение к Иори. Когда Мусаси пришел в контору поблагодарить Тародзаэмона за заботу о мальчике, купец настоял, чтобы гость остановился у него. Накануне ночью они засиделись допоздна, а Оцуру в соседней комнате шила для Мусаси нижнее кимоно и набрюшник ко дню поединка. Она приготовила новое черное кимоно. Тародзаэмон заподозрил, что дочь неравнодушна к Мусаси. Девушка очень волновалась.

— Оцуру, где Мусаси? Он завтракал?

— Давно поел и уединился в своей комнате.

— Он готов к отъезду?

— По-моему, нет.

— А что он делает?

— Рисует.

— Нашел время! Правда, я сам попросил его нарисовать мне что-нибудь, но только не сейчас. Напрасно я это сделал.

— Он рисует и для Саскэ.

— Саскэ? — переспросил Тародзаэмон. Он не находил себе места от волнения.

— Неужели он не понимает, что уже опаздывает?

— Мне кажется, что Мусаси вообще забыл про поединок.

— Нет! Теперь не время рисовать! Скажи ему повежливее об этом. Живопись подождет.

— Не могу…

— Почему?

Подозрения Тародзаэмона подтвердились. Он хорошо знал свою дочь.

— Глупая девчонка, зачем плакать? — ласково проворчал Тародзаэмон и сам пошел к Мусаси.

Мусаси стоял на коленях, словно предаваясь медитации. Одну картину он уже закончил — цапля под ивой. Сейчас он смотрел на чистый лист. Он решал, что изобразить, вернее настраивался на сюжет и стиль. Белая бумага была для него пространством, в котором ему предстояло сотворить образ. В рисунке навсегда останется его душа. Если на сердце тяжесть, рисунок получается печальный, если в душе смятение, то оно выплеснется на бумагу. Тушь надолго переживет художника, а сердце его будет биться в рисунке и после того, как кости его рассыплются в прах.

— Можно?

Фусума неслышно раздвинулись, и в комнату заглянул Тародзаэмон.

— Простите, что помешал, — начал он.

— Будьте добры, заходите.

— Нам пора.

— Знаю.

— Все готово. Вещи в соседней комнате.

— Благодарю вас.

— Вы закончите рисунки, вернувшись с Фунасимы.

— Не беспокойтесь, сегодня я чувствую себя прекрасно. Хочется рисовать.

— Не забывайте о времени. Вам надо еще приготовиться.

Тародзаэмон закрыл было за собой фусума, как Мусаси окликнул его:

— Когда начнется прилив?

— В эту пору отлив с шести до восьми утра, а сейчас вода уже поднимается.

— Спасибо, — рассеянно ответил Мусаси и вновь перевел взгляд на чистый лист.

Тародзаэмон решил терпеливо ждать Мусаси, но не выдержал. Он отправился на веранду и посмотрел на море. Вода наступала на берег, а в проливе обозначилось бурное течение.

— Отец! — позвала Оцуру.

— Да.

— Мусаси пора выходить. Я поставила сандалии у садовой калитки.

— Он еще не готов.

— Рисует? Я думала, что он послушает твоего совета.

— Он знает, который час.

К берегу пристала лодка, и Тародзаэмон услышал, что кто-то назвал его имя. Это был Нуиноскэ, который приплыл узнать, где Мусаси.

— Передайте ему, чтобы он немедленно отправлялся, — взмолился Нуиноскэ. — Кодзиро и господин Хосокава уже отплыли. Мой хозяин сейчас отбывает из Кокуры.

— Попробую.

— Умоляю! Может, я, подобно старухе, устраиваю суету, но мы не хотим, чтобы он опаздывал. Будет очень стыдно.

Нуиноскэ торопливо отплыл, оставив купца и его дочь в полной растерянности. Из комнаты Мусаси не доносилось ни звука.

Вскоре пристала вторая лодка, на этот раз с Фунасимы, с просьбой поторопить Мусаси.

Мусаси открыл глаза от звука раздвигаемых фусума. Когда Оцуру сообщила ему о лодке с острова, Мусаси кивнул и с улыбкой вышел из комнаты. На полу остался лист бумаги, густо покрытый мазками туши. Внимательный взгляд обнаружил бы пейзаж в причудливом переплетении линий.

— Передайте этот рисунок отцу, а другой — Саскэ, — раздался из соседней комнаты голос Мусаси.

— Вам не стоило беспокоиться.

— Мне нечем больше отплатить за доставленные вам хлопоты. Хотя бы несовершенные рисунки останутся на память.

— Мы ждем вас сегодня, чтобы устроить вам приятный вечер, — запинаясь, проговорила Оцуру.

Услышав шорох кимоно, Оцуру улыбнулась. Потом Мусаси сказал что-то отцу. Заглянув после ухода Мусаси в комнату, Оцуру увидела его аккуратно сложенное старое кимоно. Ее охватил страх разлуки, и она уткнулась лицом в одежду Мусаси, еще хранившую тепло его тела.

— Оцуру, где ты? Мусаси уходит! — позвал ее отец.

— Иду! — ответила девушка и, проведя рукой по щекам, побежала на зов.