Онлайн книга «Громовержец. Битва Титанов»
— Какого еще брата? — Сам знаешь, Дона! Теперь Скил уставился на княжича острым, немигающим взором. Жив промолчал. Не бывать, так не бывать, на то и брат старший… Да и рано еще о великом княжении помышлять. Батюшка Крон спит в тереме своем… до поры до времени. Головы бы сберечь! — Не зуди. Сокол, — холодно сказал Жив, помолчал, потом добавил: — Недобрый ты, а это плохо. Дон изранен весь, места на нем живого нету, бился за десятерых, жизнь не щадил. А ты поносишь его… — Неправда! — осерчал Скил. — Не поношу! Только по-моему будет, попомни! — Как будет, так и будет! — отрезал Жив. — Утром сам к нему на струг пойду. Сам его старшин-. ство признаю и власть его, по ряду и уставу! Понял?! — Скил промолчал. Он, не мигая, глядел во тьму, в кромешный мрак, будто видел в нем что-то зловещее и неотвратимое. Пять стругов висели посреди беспроглядной черной пропасти. И непонятно было, плывут они куда-то в даль неведомую или же медленно падают в эту пропасть, погружаясь в ее мрачные пучины. Жив долго приходил в себя. Ни с кем разговаривать не мог, даже смотреть ни на кого не хотелось. Только отцовское лицо пред глазами. Воспаленное, помолодевшее, горящее… да слова: «Ты верный… тебе верю… ты верный… верю!» Там, в тереме не было времени прислушиваться к ним, осмысливать, в суть их вникать. А теперь вот накатило. Да так, будто не ночь кромешная, и не явь, будто злобная и игривая Мара тешится с ним, бросая из морока в морок. Только отцовский лик исчезнет, как ненавистью лютой загораются глаза страшные Кея… покойного Кея. Сам, небось, уже в царстве теней, в вырии. А глазами жжет, сверлит насквозь, словно опять грозит… Жив встряхивал головой, пуще прежнего стискивал зубы. «Ты верный… тебе верю… верю!» Стоило затихнуть истовому голосу Великого князя, и в уши врывался звон мечей, гул, гром, ругань и ор сечи. Память, послушная губительнице людей Маре, проигрывала долгий день заново. И некуда было бежать от нее. Скил давно ушел от мачты, сидел где-то на скамье, греб со всеми вместе — молчаливо и упорно, не обращая внимания на боль в пронзенном плече, обмотанном грубой мешковиной. Тихо, еле слышно плескала под веслами вода черная. Низкие тучи хоронили за собой далекий зимний месяц. И не было никакой погони. Терпеть муку не хватало больше сил. Жив приподнялся, опираясь спиной о гладкую мачту. Побрел меж гребцами к носу. Там вглядывался во тьму Свенд. Пальцы на обеих руках у него были разбиты, весла такими не удержать. Но и в трюм Свенд не шел, что трюм, что темница — насиделся, наверное, вдосталь. Жив кивнул ему молча. Свенд чуть шевельнул обвисшими светлыми. усами, улыбнулся. — Ну и куда теперь? — спросил тихо. — У нас одна дорога, на Скрытень! — пояснил Жив. — А дальше? Жив поглядел пристально в серые прищуренные глаза брата. — А дальше нам пути нет. Не устоим там, бежать будет некуда! Свенд помолчал немного, клоня голову, потом произнес раздумчиво: — Прав был Дон — лучшее бегство это наступление… сейчас бы в палатах белых сидели, пировали бы, победу справляли… духа у нас не хватило, теперь в вечных беглецах будем. И этот туда же, подумал Жив. Но промолчал. Не время споры разводить, утро их всех отрезвит. Он ободряюще улыбнулся Свенду, мол, не все еще потеряно. И побрел обратно, мешая явь с навью, отгоняя видения и призраков ночных. Надо было немного поспать, утром он должен быть свеж и бодр, он отвечает за каждого пошедшего за ним. Но не спалось. Слишком короток день был, вместивший в себя полжизни. Чересчур сильны путы Мары, которым стоит только поддаться… и прощай бытие земное! И еще что-то… Жив сдерживал себя, но внутренне-то, каким-то неведомым чутьем ощущал — не перебороть того, что в душе, что на сердце. И уплывали во мрак пылающие ненавистью глаза, бледное лицо, призраки и мороки. Она! Только она везде и повсюду, а главное, внутри него! И не сможет он уснуть сегодня, в эту странную и страшную ночь. — Была — не была! Жив проверил мечи на ремнях. Невольно прижал ладонью к груди горящей мешочек с материным пеплом и свят-оберег. Благо панциря нет, шелома — они в трюмах, без них полегче будет. Он опробовал канат рукой. И недолго думая, перевалился за борт. До ближнего струга саженей пятьдесят, может, побольше, не расстояние. Только вот водица зимняя не подарок для изможденного в сечах тела. Ну и пусть! Жив проворно перебирал руками канат — попробуй в эдакой тьмище выпусти вервь из ладоней, мигом сгинешь в пропасти черной. Скил глядел сверху. Он все понял. Но весла не бросил, не порушил строя гребного. Далеко до Скрытня, ох, далеко! — Господи! Яра всплеснула руками, когда перед ней выросла огромная, темная в ночи фигура. Она сразу узнала его — мокрый, взъерошенный, холодный будто с мороза. Жив! — Я свершил это, — произнес он одними губами. И она поняла. Теперь время! Теперь он имеет на нее полное право… а она на него. — Я ждала тебя, любимый! Верхняя палуба на корме была пуста. Где-то вдалеке, снаружи, за тонкой завесой убогого шатра тяжело и натужно дышали гребцы. Недвижной тенью маячил рулевой. Но все они были бесконечно далеко. Жив видел и слышал только ее, свою любимую, желанную. — Иди, я согрею тебя! — Яра протянула к нему тонкие руки. И вздрогнула, когда холодное, мокрое тело коснулось ее пылающей кожи. Жив невольно отпрянул. — Погоди, — попросил он. Сбросил с себя сырую рубаху, штаны. Нагнулся за какой-то тряпицей на полу, чтобы вытереться. Но Яра остановила его. — Не надо! И сама прильнула к груди, еле доставая ее своей светлой головой. Девочка! У Жива кольнуло в сердце. Она совсем ребенок! Тринадцать лет… Таких выдают замуж, да, в тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… родители спешат, боятся, что их дочери засидятся в девках, да и заведено так у русов, чего выжидать, не для гульбы порождены жены, но для замужества и чем раньше оно, тем крепче и плодовитее. Все верно! Но она казалась ему дитем — хрупким, нежным, крохотным дитем, нераспустившимся бутоном. Дитем, которое он любит до дрожи, до беспамятства, до боли смертной в груди. — Любимая, — прошептал он прямо в ухо, раз- двигая губами вьющийся локоны. — Любимая моя; Он нашел ее сразу. Не блуждал, не плутал по стругу, не спускался в трюмы, хотя знал наверняка: все сестры его сводные, княжны, от холодного ветра и стылой ночи попрятались в трюм, спят сейчас там, тесно прижавшись друг к дружке, видят седьмые сны. А она ждала его наверху. Ждала! — Тебе холодно? — спросил, опускаясь на колени перед ней. — Нет, мне не может быть холодно, когда ты рядом, — ответила Яра. — Но ты дрожишь! |