Книга Плачь, Маргарита, страница 25 – Елена Съянова

— Какая нелегкая тебя принесла? — процедил тот сквозь зубы. — О чем Эльза думает? Ты в зеркало на себя смотрел?

— Разве я плохо выгляжу? — удивился Рудольф. — А мне показалось…

— Да ты хорош как никогда! Только, мой милый, это оттого, что у тебя вся кровь к голове прилила, и затылок сейчас треснет.

— У тебя так бывает?

— Бывало… — усмехнулся Лей. — Вот что, пойдем-ка я тебя отведу на «ответственный партийный участок» и всех предупрежу, чтоб не дергали. Там у меня уже сидит одна жертва невинная: во-первых, по-немецки не понимает, во-вторых, очень ценный товарищ. Ты с ней побеседуешь, пока не полегчает.

Лей быстро провел его вдоль стены к одиноко сидящей за колонной яркой блондинке, возле которой крутилось несколько человек, однако девушка предпочитала оставаться в гордом одиночестве.

— Ты хотела наблюдать наших звезд, Юнити? Вот, позволь тебе представить одну из ярчайших, — произнес по-английски Роберт Лей, сразу отступив за Рудольфа, который, щелкнув каблуками, любезно поклонился.

Девушка протянула руку.

— Юнити Валькирия, — представилась она весело, сразу перечеркнув впечатление от своего «островного» аристократизма.

— Рудольф Ричард, — в тон ей отвечал Гесс.

— Я вас узнала, — сказала она. — Я слышала вашу речь в Нюрнберге. К сожалению, немецкий язык для меня почти непостижим.

— А все остальное у нас?

— Все остальное для меня естественно. Я сама думаю и чувствую, как вы. Я национал-социалистка.

— До подлинного национал-социализма в Германии еще далеко. Вы не боитесь путешествовать одна?

— Раньше я приезжала в Германию с отцом. Я впервые здесь одна. Мой муж американец. А вы родом из Ирландии?

— Из Северной Баварии.

— У вас внешность ирландца, а произношение оксфордское. Вы учились у нас?

— К сожалению, я никогда не был в Англии. Я родился в Александрии.

— Ах вот что! Вы выросли среди англичан? Говорят, что немцы с чужбины — немцы не до конца!

— Кто говорит такое?

— Бобби. Но он не имел в виду вас! Вообще, не станем его осуждать! Он мне очень нравится! А вам?

— Роберт мой друг.

— Среда тех, кто здесь присутствует, у вас есть еще друзья? Покажите мне их, пожалуйста.

— Эрнст Ганфштенгль, он беседует с президентом Рейхсбанка, слева от центрального окна. А слева от вас и справа от фюрера, за круглым столиком, — Эрнст Рем.

— А фюрер? Мне говорили — вы единственный, кого он слушает и кому доверяет…

— Вас неверно информировали. Фюрер доверяет многим из нас. Я постараюсь объяснить вам, миссис…

— Митфорд. Можно просто Юнити.

— Я постараюсь объяснить вам, Юнити, то, без чего вы едва ли сумеете понять самую душу движения. Как бы ни относился ко мне фюрер, я, как и любой другой, — всего лишь один из многих. Фюрер же для всех нас и для каждого в отдельности — единственный!

— Что ж, пусть, если вам так нравится! — усмехнулась она. — Только почему-то исключительно на вас одного он постоянно глядит каждые полминуты.

— Вы давно знакомы с Робертом? — спросил Рудольф, чтобы переменить тему.

Фюрер еще полчаса назад поинтересовался, с кем это разболтался Гесс.

— Самому любопытно, — отвечал Рем. — Лей привел роскошную бабу, три часа клацал вокруг нее зубами, никого не подпуская, потом подсадил к ней Рудольфа. Дочь барона Редсдей-ла, замужем за американцем. Больше ничего не знаю.

При приближении вождя наци Митфорд тоже встала.

— Мой фюрер, позвольте представить вам миссис Митфорд, нашу гостью и большого друга движения, — произнес Гесс.

Гитлер любезно поклонился, не отрывая от Юнити глаз. Она казалась зачарованной его взглядом, длившимся дольше, чем полагается по правилам приличия, и лишь почти минуту спустя протянула руку.

Гитлер неожиданно поцеловал ее руку. Окружающие были шокированы: до сих пор фюрера видели целующим руки лишь двум дамам — жене любимого друга Эльзе Гесс и Винфрид Вагнер, невестке покойного Рихарда Вагнера, его кумира. Митфорд выглядела совершенно очарованной. Гитлер спросил, бывала ли она уже в Берлине. Гесс перевел. Они обменялись еще парою незначительных реплик. Гитлер пригласил гостью в Мюнхен на готовящееся официальное открытие главной партийной штаб-квартиры, так называемого Коричневого Дома. Вокруг них как-то сам собою образовался небольшой, но плотный кружок, в котором обрисовался, в частности, Геринг, любезно вставивший в перевод Гесса какую-то пропущенную им фразу. Гесс тут же передал ему свои переводческие функции и, потихоньку пятясь как рак, выбрался из кружка. Тут его поджидал Лей, подмигнувший лукаво.

— Юнити умна и будет делать свое дело, — шепнул он, — то есть подталкивать фюрера к союзу с ее соотечественниками. А тебе лучше поехать домой.

— Роберт, пожалуйста, вспомни, — попросил Гесс, — хотя я, конечно, понимаю, что это трудно, но все-таки постарайся вспомнить — что сказал фюрер, когда ты подошел к нам на вчерашнем банкете? Ты сел рядом и спросил, что происходит, он услышал и ответил тебе. Что?

— «Бывают поступки, которые необходимо забыть, даже если ты их не совершал».

— Ты точно помнишь?

— Слово в слово.

В зал буквально ворвался возбужденный Геринг.

— Старика привезли! Рудольф, идем! Он будет говорить только с тобой и со мной. Все эмоции после.

У Гесса на несколько секунд потемнело в голове.

«Стариком» в партии называли Эриха Людендорфа, отставного фельдмаршала, который в двадцать третьем году номинально возглавил легендарный «пивной путч» и с которым уже пять лет после провала выборов в двадцать пятом Гитлер не поддерживал отношений. Отношения были не просто прерваны, они были порваны в клочья и расшвыряны по салонам и страницам газет. Лю-дендорф открыто обвинял Гитлера в злых намереньях; партия платила бывшему кумиру скрытой враждебностью.

— Кто? — только и мог выговорить Гесс.

— Рем! — рявкнул Геринг. — Кто еще мог подложить эту мину фюреру под задницу? Адольф едва не вышел в окно! — И, услыхав хохот Лея, тоже фыркнул. — Пошли. Старик только что продефилировал через зал, все прогнулись и — пока молчок. Но у него серьезные намерения. Вполне может высказаться.

Людендорф, генерал-квартирмейстер, начальник оперативного штаба Гинденбурга, ветеран мировой войны, национальный герой, не сумевший проглотить версальского позора и в начале двадцатых поддержавший молодых националистов, к концу десятилетия на многое глядел уже другими глазами — и прежде всего на Гитлера. Именно он, Адольф Гитлер, казался ему стержнем зла, именно в нем сосредоточились для старого вояки все пороки избранного курса. «Всем лжет, всех морочит, все опошлил, все извратил…» — говорил он о фюрере нацистов. «Его нужно выслать, а национальное движение — вычистить», — внушал он своему старому другу, флегматику президенту Гинденбургу «Если ты не сделаешь этого, Пауль, может быть поздно, и будущие поколения немцев проклянут нас». Однако не ко всем бывшим путчистам отношение его было столь однозначно негативным.