Онлайн книга «Денис Давыдов»
|
– Все нормально, – осмотрев раненую ногу, сказала Эльза. – Зер гут! Я должна вас порадовать, господин Давыдофф. Скоро вас выпишут... – Странно... Довольно странно, Эльза! Какая-то метаморфоза! Пять минут назад мне хотелось выскочить из окна и убежать поскорей из этой белой и опрятной тюрьмы-больницы в свой полк, к гусарам: Я люблю кровавый бой, Я рожден для службы царской! Сабля, водка, конь гусарский, С вами век мне золотой! – А сейчас такой желаний пропал? – испытующе посмотрела на него Эльза. – Признаться, есть еще. Но мое желание становится все меньше и меньше. Тает, как глыба льда в жаркий день. Ведь вам всего лишь шестнадцать. А мне уже двадцать два... Я старик! – Ничего, ничего... »Молодость – единственный недостаток, который с годами проходит», – так говорит мой фатер. Внезапно Давыдов схватился за голову: – Да я не об этом... – Что такой? – Что-то голова кругом идет... – Это от запах цветов на столе, – забеспокоилась Эльза. – Хотите, я сейчас же выброшу за окно этот букет? – Нет-нет, пусть цветы стоят в вазе. Это так приятно. Пусть голова идет кругом! Это очень хорошо! – Хорошо, что голова идет вокруг шея? – пожимает в недоумении плечами Эльза. – Как это? Я не так вас поняла, куссар Давыдоф? – Да почти что так. А знаете, Эльза, я ведь, кажется, сегодня влюблен... – Когда кажется, то крестятся, – так говорят у вас в Россия. Денис Давыдов встал с постели и троекратно перекрестился: Я часто говорю, печальный, сам с собою: О, сбудется ль когда мечтаемое мною? Иль я определен в мятежной жизни сей Не слышать отзывы нигде душе моей? – Ничего-ничего, это быстро проходит, – Эльза кокетливо взмахнула руками. – Вы же поэт! А у поэтов все быстро проходит – грусть, рана, любов... – Вы смеетесь надо мной? – Ничуть. Все проходит. И любов – тоже. Как это вы изволили сказать по-русски: «Как глыба льда в жаркий день». – Да ведь это всего лишь сравнение... – Сравнение... Хорошо – плохо, горячо – холодно... Давыдов печально качает головой: – Плохи мои дела: у вас, Эльза, философский склад ума. Поэтам с такими девушками весьма трудно. – Трудно? Ничего подобного, как говорит мой фатер, на поэтов оказывает расслабляющее влияние запах цветов, а на меня – стихи... Давыдов рассмеялся и оживился: – Правда?! Да вы, Эльза, – сказка! Нет, я хотел сказать – загадка! – От стихов я таю... – Эльза потупила большие серые глаза. – Да-да, как та глыба льда... И очень даже могу совершить, как это... необдуманный легкомысленный поступок! – Серьезно?! Вот уж чего бы я никогда не подумал. Я всегда считал, что на такое способны ветреные барышни только в Москве. – В Москве? – улыбнулась Эльза. – Москва – это очень далеко от нас. – Да, не близко... – Поэт Давыдов – это не география. Поэт – это чувство. – О Эльза! Эльза! – воскликнул Давыдов и вполголоса запел: Не пробуждай, не пробуждай Моих безумств и иступлений И мимолетных сновидений, Не возвращай, не возвращай! Не повторяй мне имя той, Которой память – мука жизни, Как на чужбине песнь отчизны Изгнаннику земли родной... Давыдов так увлекся, что совсем забыл про больную ногу. Он встал на табуретку. Эльза прижалась к нему и тоже забралась на табуретку. Внезапно лица их оказались рядом... Гусар обнял и крепко поцеловал девушку. Но в этот миг дверь распахнулась и быстрой походкой в палату вошел доктор Рольф Винер в белом халате. От неожиданности Эльза присела и вскрикнула: «Майн фатер! О ужас!» Давыдов едва не упал с табуретки... и опустил глаза. Доктор печально качнул головой. – Фатер... Ну зачем вы явились, доктор Рольф, так не вовремя?! – Позвольте узнать, гусар Давыдоф! Но ведь вы... вы же у нас немножко болен? – Мне сегодня гораздо лучше! – Я вижу, гусар Давыдоф, наше лечение пошло вам на пользу, улыбнулся доктор. – В далекой молодости я имел практику в Москве... – Фатер! – вскрикнула Эльза – Представьте себе. И мы тоже только что вспоминали о Москве... – Вижу, вижу... – усмехнулся отец. – И на эта табуретка забрались, наверное, чтобы поглядеть на далекая русская столица? – Конечно, но не только это... – вставил словцо Давыдов. – Мне понятно: гусар Давыдоф взбирался на высоту, чтобы испытать больная нога. Но ты? Ты, Эльза, каким образом оказалась там? – Сама не знаю... – Сестра милосердия, юная девиц, оказывается на табурете рядом с раненым гусар, которому вчера сделали перевязку. Дочь не знает, что отвечать своему фатер?! – Знает, доктор Винер, – заступился за Эльзу Давыдов. – Просто она робеет... – Что такое за слово – ро-бе-ет? Я не знаю. Но тем более. Тут, на табуретка, даже сестра милосердия не может объяснить свой необъяснимый поступок?! – Но, фатер... вы же сам изволил сказать, что он необъясним... – Но тем хуже, – все более распаляясь, вопрошал доктор. – Каким образом сестра милосердия попал на табурет в объятия горячий гусар? Доннер веттер! – О фатер! – как бы спохватившись, отвечала Эльза. – Просто мы... хотел проверить, сможет ли завтра куссар Давыдов сесть на коня. – Ну и как? Как, по-твоему? – рассмеялся отец. – На мой взгляд, испытания имел успех! – Вы правы, как всегда, доктор! – радушно улыбнулся гусар. – Весьма удачно! И тут доктор, сменив гнев на милость, по-настоящему развеселился. – Вот и хорошо! Вот и прекрасно! Ладушки-оладушки! Так, кажется, говорят у вас в России? При этих словах Винер несколько раз хлопнул в ладоши. Дверь отворилась, и в палату вошла дородная немка средних лет с лошадиным лицом. – Вот, гусар Давыдов, ваша новая сиделка, фрау Брунгильда! – представил вошедшую даму доктор. – Прошу, как говорится, любить и жаловать! Оглядев с ног до головы раненого гусара, фрау Брунгильда изрекла громким грудным голосом: – О майн либе! От столь неожиданного приветствия Давыдов смутился и опустил голову. |