Книга Софья Алексеевна, страница 109 – Нина Молева

— Значит, для начала ты к ним и поезжай.

— Я, государыня? Может, с князем Василием Васильевичем они лучше сговорятся, почтение к нему большее имеют?

— Большее! Ты песню-то слышал, что в Москве распевать стали? О князе Голицыне?

— Годы не те, государыня, чтобы песни играть.

— Да ты не увиливай, Федор Леонтьевич. Наверняка ведь донесли тебе. Ты мне не скажешь, за то и бранить тебя не буду, а для дела послушай. Мне ее царевна Марфа Алексеевна списала.

Не кулик по болотам куликает,

Молодой князь Голицын по лугам гуляет;

Не один князь гуляет — со разными полками,

Со донскими казаками, да еще с егерями.

И он думает-гадает:

«Где пройтить — проехать?

Ему лесом ехать, — очень темно;

Мне лугами, князю, ехать, — очень было мокро;

Чистым полем князю ехать, — мужикам обидно,

А Москвой князю ехать, — было стыдно».

Уж поехал князь Голицын улицей Тверскою,

Тверскою-Ямскою, Новой Слободою,

Новой Слободою, глухим переулком…

— Не принимай ты, государыня, к сердцу мужичью дурость. Мало ли что на улице сболтнуть могут. Не каждое лыко в строку ставить нужно.

— Сама знаю, глупость. А ехать тебе к казакам нужно.

— Велишь, поеду.

— Вот и ладно. Ты мне союз с ними крепкий привези, слышь, Федор Леонтьевич. На тебя сейчас вся надежда.

— А ты мне, государыня, персоны свои дай, что Яков Долгоруков потщился в Париже отпечатать. Коли можно, на атласе. Чтобы знали, с кем дело имеют.

— Не в Париже — в Голландской земле. Виниус Андрей образцовый лист в Амстердам, бургомистру Витсену отправил, тот более сотни их отпечатал.

— Больно образцовый лист хорош.

Потому и поощрила я Тарасевича. Ему с товарищами да учителю Богдановскому, что тексты сочинял, выдать велела по сто рублев денег, да объярь, да атлас, да по две пары штук сукна, да по две пары собольих шкур.

— Царский подарок, государыня. Все знают, широкая у тебя рука, щедрая.

— Для друзей, Шакловитый, только для друзей.

11 февраля (1688), на день памяти священномученика Власия, епископа Севастийского, благоверного князя Всеволода, во святом крещении Гавриила, Псковского, и преподобного Дмитрия Прилуцкого, Вологодского, приходил к патриарху в Крестовую палату ко благословению Гетмана И. С. Мазепы племянник его Степан Трощинский.

12 февраля (1688), в день празднования Иверской иконы Божьей Матери и памяти святителя Алексия, Московского и всея России чудотворца, приходил к патриарху в Крестовую палату ко благословению гадячской полковник Михайла Васильев и благословлялся переходить в новый свой двор, который ему дан после дьяка Семена Румянцева.

— Вот ты меня все за руки держала, Марфа Алексеевна, все бранила, сестрица, что сурова больно. А что делать прикажешь? Как с ворами да мздоимцами обходиться? Мужик он и есть мужик. Скудно живет — мало крадет. Когда же дьяки и бояре во все тяжкие пускаются, тогда что государыне душеспасительные беседы с ними вести аль силу применять?

— Случилось что, Софьюшка?

— Еще как случилося. В Кирилловом монастыре, в подклете Афанасьевской церкви у стольника Андрея Квашнина-Самарина сундук разграбили.

— Господи! Как же туда грабители-то попали?

— То-то и оно, что никакому грабителю туда не попасть. А кабы такое несчастье и приключилося, поди, все подряд сундуки и укладки ломать бы стали. Почем постороннему человеку знать, что у кого хранится. Так нет, дальше всех сундук стоял и из него одного и уворовали.

— Было что брать?

— Денег полторы тысячи, ожерелье жемчужное за триста рублей, шапку соболью за полтораста. Всего уж не помню.

— А настоятель, келарь что говорят? Ведь кто только им на сохранение богатств своих не оставляет! Тем и живут ведь.

— Божатся и клянутся, никого, кроме хозяев кладеного, в подклете не бывало.

— Стыд какой!

— Что ж, так им с рук и спускать? Вот и перед Поместным приказом велела Дмитрию Камынину наказанье чинить — бить кнутом. Почему не на Красной площади, скажешь? А потому пора приказным своими глазами поглядеть, что за воровство их полагается. Ишь, треклятый чего удумал: выскреб в грамоте в тяжбе с самим патриархом, Бога не побоялся. О межах у них там шло. Вот и суди, как тут бесчинства приказные пресекать. А не пресечь, державу всю в клочья разнесут, ироды.

— Что ж, государю и по Священному Писанию справедливым быть надлежит. Ко всем справедливым.

— А это тебе не справедливость? Сына Ивана Максимовича Языкова я и в поход Крымский взять разрешила, и наградила за понесенные труды достойно. Мало ли, что отец в ссылке за прежнее свое воровство при братце Федоре Алексеевиче сидит.

— Хорошо бы со всеми так было.

— Да ты что, Марфа, в мыслях-то держишь?

— Ничего, государыня-сестица. Я так — к слову сказалося.

— А если опять про князя Василия Васильевича толковать собираешься, прямо скажу, я без него как без рук. Все заботы государственные на нем одном. Ему только доверять могу. В его преданности сомневаться никому не позволю. А за верную службу и награда щедрая. Как положено. Я и Нарышкиным кое-где милость окажу. Почему бы и нет, лишь бы как собаки не лаяли на всех перекрестках.

— Их не умаслить. Глядеть за ними в оба надо.

— И глядеть тоже, твоя правда.

8 апреля (1688), на день памяти апостолов Иродиона, Агава, Асинкрита, Руфа, Флегонта, Ерма и иже с ними, святейший патриарх изволил отослать образ Преображения во благословение к боярину ко Льву Кирилловичу Нарышкину, что ему оказана честь — боярство.

— Ой, царевна-сестрица, как ни придешь, все-то ты за писанием да за книжками сидишь. Не скушно ли, голубушка? Я так тебя позвать пришла — в обитель Донскую съездить. Красота там такая. Весна уж на дворе, Марфушка.

— За приглашение спасибо, Катеринушка. Можно и съездить в твою обитель. Давненько там не бывала.

— Знаю, знаю, царевна-сестрица, потому и похвастать хочу. Не знаю, как тебе взглянется, а по мне так и Новодевичьего монастыря не хуже. Поменьше разве да реки нет — одна беда.

— Ничего не поделаешь, Катеринушка, речки к своей обители не передвинешь. Зато лес-то у тебя кругом какой. Дерева в два обхвата. Птиц великое множество. Благодать!

— Я и с палатами своими управилась в Новодевичьем. Можно вскоре новоселье справлять.

— Да неужто и там поспела?

— Поспела, поспела, сестрица. Оно больно радостно строить-то. Будто цветы каменные на земле расцветают. Братец Федор Алексеевич всегда так говорил.