Онлайн книга «Софья Алексеевна»
|
— А воеводы-то что же, великий государь? — Вот от них письма и пришли: ничего поделать не могут, подмоги да указаний просят. От указаний-то толку мало: как их отсюда дашь. А и с подмогой непросто. Больно много народу к разбойнику перебегает. Косяком народ к нему валит. — Так ведь прошлой осенью он, никак, на Дон ушел. — Ушел, Василий Александрович, да вместо Дону Царицын походя захватил. Воеводу Унковского едва не убил. Из тюрем колодников повыпускал. Кабаки открыл. Как с него воеводы, по уговору, ни требовали беглых выдать, наотрез отказал. Мол, нет у Разина такого обычаю друзей своих да сторонников выдавать. От вас бегут, потому что житья вы простому люду не даете, а у меня всяк по своему обычаю жить может. Так-то вот. А дальше уж ты, Артамон Сергеевич, расскажи. Южные тебе дела доподлинно известны. — Что ж тут скажешь. На Дону, на острову, между двумя станицами, городок заложил, земляными валами обнес, Кагальником назвал. Жену да брата к себе из Черкасска тайно привез. Оно и вышло: в Черкасске атаманом Корнило Яковлев, в Кагальнике — Стенька. А когда на Фомино воскресенье в Черкасск приехал от великого государя посланник и Корнило круг казачий собрал — казаков в Москву посылать, Стенька и туда явился. Посла царского обругал, а казаков, что с честью хотели посла принять, в Дону утопил. — Погоди, погоди, Артамон Сергеевич, а сколько же общим счетом народу-то у разбойника собралось? — Да докладывал я уже великому государю — не менее семи тысяч. Головорезы такие, что едисанских татар вмиг разгромил и снова на Царицын пошел. — Так и стрельцов ведь там немало. — Немало-то оно, может, и немало, а с супостатами да бунтовщиками не могут сравниться. Вот и Царицын жители перед Стенькой настежь открыли. Воевода Тургенев, что Унковского сменил, было в башне заперся. Да где там! Достали, изувечили да в реке утопили. — А ты что ж молчишь, Афанасий Лаврентьевич? — Понять, великий государь, не могу. Ведь с верху Волги ратные люди к Черному Яру шли, да и астраханский воевода князь Прозоровский своих людей туда же послал. Может, ты, Артамон Сергеевич, объяснишь? — Были стрельцы, были. В семи верстах от Царицына, на острове Денежном стояли. Так на них конные казаки с суши напали. Сотен пять перебили, сотни три в полон увели, гребцами на Стенькиных стругах приковали. Хуже с теми, что от князя Прозоровского шли: они все под руку разбойника встали. — О, Господи! — Не иначе как батюшкой освободителем разбойника называют. Он им и за царя, и за попа. Ведь что, душегуб, удумал. Незачем, мол, молодым в церквях венчаться. Обошли вокруг какого ни на есть ракитового кусточка, и ладно. Это вместо венчанья-то! — Разреши, великий государь, слово молвить! — Говори, Даудов, давно речи твоей жду. — Да она короткая, великий государь. Покупать надо. Главарей-то их миловать обещать и деньги давать. Большие деньги, государь. — И что ж, возьмешься за такое дело? — Почему и не взяться, великий государь. С деньгами больше, чем с оружием, сделать можно. Одна опасность — не ошибиться, не продешевить. — Сам ли поедешь? — Нет, великий государь, верных людей найду. Купцы беспременно подскажут. 24 июня (1670), на Рождество Предтечи, Пророка и Крестителя Господня Иоанна, Астрахань была захвачена отрядом Степана Разина. — Что замешкался, Афанасий Лаврентьевич? Без малого полдня тебя жду. Есть что из Астрахани? Да отвечай ты быстрее, не тяни. — Не знаю, государь, как и говорить-то… — Чего не знаешь? Чему быть, того не миновать. Случилось, так случилось. Говори же! — Пала Астрахань, государь. — И Астрахань! Как же князь Прозоровский такого маху дал! Не Тургеневу ведь чета! — Нету больше князя, великий государь. И сыновей его нету. Всех порешили. Князя сам Стенька с колокольни вниз столкнул — не поленился. — А люди? С людьми-то как? — Обо всем гонец доложить не мог. Одно твердит: много трупов. Весь город убитыми да растерзанными завален. В одном Троицком монастыре в братской скудельнице без малого четыре с половиной сотни закопано. Своими глазами видел. А уж о грабежах и толковать нечего. Все пограбили да разгромили треклятые казаки. Жен и дочерей дворянских Стенька приказал с казаками венчать — кому какая по душе придется, да не по архиерейскому благословению — по атаманской печати. За три недели, что в городе стоял, таких бед, нехристь, понаделал. Что ни день, пьяный по городу разъезжал, а толпа за ним. На кого людишки со зла аль для баловства покажут, тех и порешит, а то изувечит. Бумаги все приказные пожег да хвастался: до Москвы дойдет и там ничего не оставит. — Хватит, Афанасий Лаврентьевич! Чтобы мне еще бредни разбойные слушать. Ты другое скажи, каким медом дорожка к Стеньке обмазана? Чего народ к душегубу валит? Не рассчитал, видно, Даудов, когда подкупать старшин Стенькиных собрался. — Промолчал я тогда, великий государь, виноват. Только с самого начала в совет его не поверил. Тут ведь другое. Стенька ведь всему народу свободу обещает, волю да богатство. Ни тебе налогов, ни податей, ни оброков. Грабь, сколько влезет, а душу вином заливай. Ловушка нехитрая, а кто в нее не попадется! — Добро! Пусть так. Да ведь единожды разграбят, а завтра, послезавтра что делать будут? Чем жить? — Да кто ж о том, великий государь, думать станет! Людишки ведь день ото дня живут. День скончали, и слава Богу. У них все просто: будет день, будет хлеб. Чисто птицы небесные. — Выходит, и о заповедях христианских позабывали, о законе Божьем. Суда Господнего и того перестали бояться! — Ведь у них так, государь: до Страшного Суда еще дожить надо, а пока гуляй, Ванька, Бога нет. — Я тут у владыки спросил: что же там митрополит Иосиф себе думает, как нечестивцев анафеме не предаст. А владыка мне: мол, Бога благодарить надо, что жив остался, теперь ошую Стеньки за всеми столами сидит да помалкивает. — Видно, прошли времена Гермогеновы, великий государь. А ведь вот Никон-то не примирился бы, нипочем не примирился. Вот уж кто страху не ведал. Не любил я его, многогрешный, ой, не любил, а что правда, то правда. — И ты, Афанасий Лаврентьевич, Никона поминать. Пустой разговор это, совсем пустой. Скажи лучше, что дальше Стенька измыслить может. — Есть такой слух, будто вверх по Волге идти собрался. Да не это плохо, великий государь, а то, что посланцы его по всей земле нашей поразъехались, до Москвы и то добрались, народ на торговищах да крестцах прельщают. Вот беда-то! И еще, великий государь… — Что еще-то? — Как есть язык не поворачивается. Царевич покойный Алексей Алексеевич… — Как царевич? Он-то причем? |