Книга Софья Алексеевна, страница 55 – Нина Молева

— Сама знаешь, если молодой царице понравится.

— Полно тебе, Марфушка! Да что ей понравиться может, коли она грамоте и то еле-еле разумеет. Батюшке государю бы по сердцу пришлось, а она, все едино, рот разиня, около него сидеть будет — не шелохнется. Что ж, это пастор все сам и изготовил?

— Что ты, что ты, Софьюшка. Задники-то с видами разными Петр-англичанин рисовал. Инглисом его зовут. Оркестром Семен Гутовский заправлял и с ним еще один музыкант, чтоб не соврать, Гасенкрух. Да два немца актеров обучали лицедействовать. Вот сколько!

— Вот только язык — хоть бы ляцкий был, а то по-немецкому не все разумеешь. Больно быстро говорят-то.

— Да государю-батюшке с Украины Лазарь Баранович [80] книжицу свою дедуковал. Гляди, от государя мне прислана: «Издах языком ляцким: известен бо есмь, яко царевич Федор Алексеевич не точию нашим природным, но и ляцким языком чтет книги. Благоверному же царевичу Иоанну Алексеевичу книгу „Духовные струны“ приписах, издах же языком ляцким, вем бо, яко и вашего пресветлого величества сигклит сего языка не гнушается, но чтут книги и истории ляцкие в сладость».

— А сигклит-то это никак князь Кропоткин да стольник Богданов?

— Главного, Софьюшка, ты забыла — окольничего Артамона Сергеевича Матвеева.

— Как окольничего? [81] Не ошиблась ли ты, сестрица, али я чего недослышала?

— То-то и оно, что недослышала. По случаю рождения царевича Петра Алексеевича подьяческому сыну повышение вышло. Обождать малость, так и боярином окажется.

— Оно государю-батюшке виднее. Его воля. А все досадно. Господи, как досадно-то!

— Не на то досадуешь, Софьюшка. Иная у нас беда — то ли грянет, то ли обождет.

— Беда, царевна-сестрица? Какая беда?

— Верный человек Фекле сказал, что Симеону Гутовскому потаенно лохань огромную из липовых досок от дворца заказали: государя-батюшку лечить. В воде лежать ему надобно.

— А мыльня-то на что ж?

— Где ж ты в мыльне в воде полежишь. А тут со снадобьями всякими да с травами. Дохтуры промеж себя совещались, придумали.

— Господи! А хворь какая — не говорили? Может, обойдется?

— О том Бога молить и приходится. В животе и смерти один Господь и волен. Только б обошлось, Софьюшка, только б обошлось, иначе… Да еще не сказала, в тот же час велел государь Гутовскому обетную раку деревянную Савве Звенигородскому строить. Все иные заказы отложить.

— По молодой царице не видать.

— Почем знать, может, государь-батюшка от нее в тайне держит. Аль она несведома, что случиться может. Ульяна Ивановна сказывала, цельными днями с царевичем сидит, только кормилице да мамкам мешает. А то начнет хлопотать государю-батюшке стол накрывать, блюдами распоряжаться. Привыкнуть не может, что государь батюшка три дни в неделю вовсе кушать не изволит. Сама заедками да пряниками пробавляется — отойти не может. Государя нету, так и за прикрошкой тельной пошлет, за присолом стерляжьим свежим. Оладьи да сырники велит себе блюдами подавать. Комнатные боярыни надивиться не могут.

— Бог с ней, авось царского дворца не объест. Да больно Феденька-то у нас мал. Всего-то одиннадцатый годок пошел. Как есть несмышленыш, а Нарышкиных, гляди, сколько уже набежало, а еще сколько набежит. Нищие, голодные, на всякую подачку жадные. Вот и решай после такого свою судьбу.

— Свою, говоришь? Не свою — державы нашей, престола отеческого. В случае чего нам о нем пещись, нам его хранить. Вот о чем думать да печалиться надо.

В Крестовой палате который час государь совет с боярами держит. Царевна-сестрица старшая Ирина Михайловна к братцу просилась, царевна Софья посланного присылала — Евангелие ею переписанное да расписанное батюшке передать, царица осведомлялась о столе — всем отказ. Душно. Оконца паром заволокло. На дворе еще тепло — осень не торопится, а все едино душно. От мыслей. От споров. Не сходятся бояре — каждый на своем стоит. Государь слушает, молчит. Одно слово — куда ни кинь, придется войну начинать. Придется. Надо бы и самому на конь садиться. Воеводы воеводами — слова худого не скажешь, а все свой глазок — смотрок, чужой — стеклышко. Там не доглядят, там один другому назло сделают, о государстве не помыслят. Выходит, можно было Многогрешного с гетманства не сымать. Наговорил. Слов нет, наговорил. Так ведь пьян был до несуразности. А тут донесли, будто измену Москве замышляет. Известное дело, арестовали, строжайшим судом судили, казнить хотели. Пришлось горячие головы остужать. Артамон Сергеевич правильно сказал, у Многогрешного родных да соратников полным-полно, зачем сразу врагов стольких наживать. Пусть в Селенгинске поживет. Край дальний, дикий, а все надежда когда-нибудь да возвернуться.

В теремах царевны бунтуют хуже казаков. Не по нраву молодая царица пришлась. Петенька родился — еще хуже стало. Обычаи блюдут, что положено, делают, а лишнего слова доброго никто царице не скажет. Промеж себя толкуют, Наталья Кирилловна войдет, воды в рот наберут, буками смотрят. Уж на что у Натальюшки нрав погожий, а и то нет-нет слезинку смахнет. Известно, дитя совсем — обидно. Вот и пошло — Милославские и Нарышкины, Нарышкины и Милославские. Домовая война. А тут Украина, турки — часу единого на душе спокою нету.

Плох ли, хорош ли Многогрешный, а Дорошенке противустоял, на деле всегда Москвы держался. Теперь на его место Ивана Самойловича [82] выбрали — каким-то еще окажется. Казакам веры нет. Сегодня за Москву кричать будут, завтра за султана. Выгоды своей ищут. Дорошенко вроде на переговоры с Москвой пошел, ан снова к султану подался. Артамон Сергеевич сказывал, будто обещал великому визирю Магомет Киприлу дань платить наподобие Валахии и Молдавии. Вот султан и согласился в августе на Червоную Русь. При урочище Батоге наголову разбил и казаков Ханенковских, правобережных, и ляцкое войско. Теперь польскому королю ждать нечего. Магомет IV мало что с Дорошенкой — с крымским ханом в союз вошел, короля Михайлу Вишневецкого под Бучачем осадил. Артамон Сергеевич говорит, не спастись королю, нипочем супротив такой силы не устоять. Надобно Москве в союз с ним вступать. Сколько бы бояре ни судили, ни рядили, дело ясное — от войны нам не уйти. Да и сколько лет она тянуться будет.

Нет, сам в поход не пойду. Авось обойдется. Силушка уже не та. Дохтур сказал, лечиться, мол, надобно. Который месяц лечит. По утрам трудно. Голова, как спьяну, кружится. Пол из-под ног уходит. Дохтору и то не скажешь — сей час по теремам да по Москве разойдется. Живым в гроб положат, государству ущерб. Да и Натальюшка — каково-то ей будет, подумать страшно. Не пожалеют, не поберегут.