Книга Смутное время. Марина Мнишек, страница 28 – Нина Молева

— Мочь-то могли, только вот как инока смиренная им поверила.

— Вот о том и подумай лучше, чем о выборном нашем царе.

— Глянь-ка, глянь, Порфирий, никак строители пошабашили, в дорогу собрались. Ко времени, ничего, не скажешь.

— Какие строители?

— Да те, что с Лобным местом торопились, в белом камне его выкладывали.

— И то правда. Будет теперь откуда выборному царю речи держать.

— Ему ли, другому ли, нам что за печаль.

— Погоди, погоди, Пармен Васильич! Что это ты сразу о многих царях толковать начал? Услыхал ли что? На царевича Углицкого большую надежду имеешь?

— Откуда бы, Порфирий Евсеевич. Все в руце Божьей. Как Господь решит, так и будет. Только ненадежен новый царь-то. Куда как ненадежен.

— Это почему же?

— Не слыхал, что ли? Хворый он, дюже хворый.

— Да вроде из себя плотный такой. Коренастый. Лицом круглый. Полный. Крепкий мужик.

— То-то и оно не крепкий. Так болезнь его крутит, что с постели встать не может. Народ-то глазастый — все приметит: из обители сестриной в Москву когда ездил, его, голубчика, не то что в калгану подсаживали — как есть вкладывали, ногами вперед.

— Господи, помилуй! Как же это ногами вперед? Как покойника, выходит?

— Покойника не покойника, а когда ноги не гнутся, что делать будешь. Сказывали в Кремле, когда из каптаны вынимали, только что не криком кричал. Лицо все потом от боли залито. Смотреть — и то жалостно.

— Оклемается, может. Известно, хворь входит пудами, а выходит золотниками. Подождать надобно.

— Может, и оклемается. Да только не первый год он так. В Успенском соборе, как его венчали на царство, стоял шатался. Этим годом на богомолье к Троице не поехал. Сказывали, царевич Федор Борисович за него письмо извинительное братии писал и хворобы отцовской скрывать не стал. Мол, невмоготу государю в такой путь пускаться.

— Ишь, ты. С лекарями советоваться надобно.

— Умный какой выискался. Да у нового царя их полон двор. Каких только нету, из каких стран ни наехали, а уж если судьба решила, никакой лекарь не спасет.

— Это верно, все от Бога. Да только вот что мне подумалось, Пармен Васильич. Не знамение ли это какое недоброе? Вспомни, как с делом Углическим было. Тут тебе и пожар через две недели, помнится, по всей Москве расплескался, и крымчаки будто бы в поход на нас собрались.

А нынче того хуже. Сушь какая воцарилась. После таких-то крутых морозов. Пропадет урожай, как Бог свят, пропадет.

— Пропасть может. Только новый царь клятвенно обещался, сколько у кого в закромах припрятано, в случае чего, народу, раздать— для поддержки.

— Это что — грабить что ли людей будут? Силой-то отымать?

— Коли надо.

— Как надо? Мой хлебушка. Хочу продам, хочу в яму закопаю. Каждому хозяину расчет подороже добро свое продать. Часто ли такой случай бывает. Да и государь-то нынешний выборный — не настоящий. Кто ж его слушать станет!

— Государыня царица! Мария Григорьевна! Где ж ты делась? Ровно затаилася ото всех — голосу не подаешь. Царевич не сказал, нипочем бы не сыскал тебя, Марьюшка. И в церкву эту ходить ты не охотница — чего ж ее выбрала?

— Так и есть, государь, затаилася. Знаю, толковал ты с Шуйским, долго толковал, а мне ни словечка. Сразу уразумела, не к добру! Да разве с Шуйским проклятущим добро какое быть может. Он, Василий-то, чисто оборотень. Хоть бы на кресте клялся — ни в жизнь не поверю. Одна злоба да хитрость в нем, как сусло дьявольское, бродит. Не говори, Борисушка, ничего не говори, сердечушка своего не рви. Тут без него надобно что придумать. Неужто ж не сумеешь, господине мой ненаглядный!

— Пожалуй, и придумал. Вот как только ты, царица, на то посмотришь. Твое слово в таком деле мне надобно.

— Мое? Господи! Да я, как ты, государь, я…

— Погоди, погоди, Марьюшка. Как бы тебе от слов своих не отречься. О царевне нашей разговор, о Ксеньюшке нашей.

— О дочке? Это-то почему, государь?

— Сейчас поймешь. Помнишь, король польский Зигизмунт III овдовел недавно?

— Как не помнить? Ты еще никак ему соболезновал.

— И то верно. Так вот бесперечь ему жениться сейчас надобно.

— Что за спех? Иезуиты что ли его заставляют?

— Нет, царица, не то. Нрава он сам куда какого, строгого. Баловства ни в ком не терпит, да и себе потачки не дает. А человек он еще молодой, как есть в силах. Коли полюбовницы принять нельзя, остается под венец идти.

— Погоди, погоди, государь!

— Догадалася? Ты у нас, царица, умница, другой такой не сыскать! А уж коли догадалася, как судить будешь?

— Царевну за него отдать… Ой, не лежит у меня сердце. Не лежит, государь. Каково-то ей, голубке нашей, в басурманском-то гнезде придется?

— А ты и о другом, царица, подумай: как его-то, короля польского да шведского, к браку такому склонить? Еще удастся ли?

— Тебе, государь, виднее. Раз заговорил, значит, и способ придумал. Ты на ветер слов никогда не бросал, мне ли не знать!

— Зорюшка ты моя темноглазая! Что ни скажешь, как елей на душу прольешь. А за дочку нашу не тревожься. Не красная девица замуж пойдет — царевна русская. Ей не потрафить — с государством нашим в прю вступать. Кто ж на такое пойдет! Все заранее оговорим, всем Ксеньюшку укрепим. Да и она себя в обиду никому не даст. Обхождению дворцовому обучена, на чужих языках, гляди, как изъясняться может. И петь, и на инструментах разных что сыграть — на все мастерица. Нрава легкого, веселого. Иногда подумаешь, откуда бы чудо такое? Ей ли в королевском дворце затеряться! Все едино сватать царевну надобно — не сидеть же ей сиднем в теремах, век свой заживать. Не прав я?

— Не мне с тобой спорить, государь. Только, помнится, сам говорил, будто Зигизмунт этот к немцам прилежит. Так ли оно?

— Мне ли короля этого не знать! Прошлый король Стефан Баторий как преставился, тут мне покойный государь и повелел всеми делами заморскими заниматься. Мы-то за другого наследника хлопотали, за Максимилиана, эрцгерцога Австрийского. Не захотел Господь усилий наших укрепить. Мало, что шляхта Зигизмунта королем видеть пожелала, так еще эрцгерцога под Бычиной побили, в плен взяли и отречься от престола на веки вечные понудили. Вот и появился Зигизмунт.

— Угодил, значит.

— То-то и оно, не угодил. Где там! Теперь его «иезуитским королем» сами же зовут.

— Видишь, государь, видишь!

— А дочке-то что за печаль? Она при нашей вере останется — никто и спорить не станет. С патриархом толковал, все как положено сделать обещался.

— Уже и с патриархом… Ты бы, государь, кроме меня, с кем толковым посоветовался. Где мне все усмотреть в делах ваших.