Онлайн книга «Ваша взяла, Дживс»
|
– Таппи, ты не так все понял, – проговорил я, огибая скамейку. – Мы с Анджелой действительно все время были неразлучны, но отношения у нас с ней от начала до конца самые что ни на есть товарищеские, чистые и абсолютно целомудренные. Могу это доказать. Когда мы были в Каннах, я влюбился совсем в другую девушку. – Что?! – Влюбился. В другую девушку. В Каннах. Наконец-то я подобрал ключик к этому придурку. Он перестал кружить вокруг скамьи. Руки у него разжались. – Это правда? – Официально заявляю: чистая правда. – Кто она? – Таппи, разве джентльмен может позволить себе всуе упоминать имя дамы? – Может, если не хочет получить по шее. Я понял, что тут клинический случай. – Мадлен Бассет, – сказал я. – Кто?! – Мадлен Бассет. Он был потрясен. – Неужели ты хочешь сказать, что любишь это ходячее недоразумение? – Таппи, я бы не стал называть ее «ходячее недоразумение». Это неуважительно. – А мне плевать. Мне нужны факты. Значит, ты, будучи в здравом уме, утверждаешь, что любишь эту малохольную Бассет, пронеси меня, господи? – Не понимаю, почему ты ее называешь «малохольная Бассет, пронеси меня, господи». Очаровательная девушка, красавица. Может, самую малость странная. Между нами, довольно трудно разделить ее точку зрения на звезды и кроликов, но «малохольная Бассет, пронеси меня, господи» – это уж слишком. – Ладно, значит, ты утверждаешь, что влюблен в нее? – Само собой. – Не верится, Вустер, ох, не верится. Я понял: надо нанести на полотно последний мазок. – Прошу тебя, Глоссоп, это строго конфиденциально, но уж, так и быть, скажу тебе. Двадцать четыре часа назад я сделал ей предложение, и она меня отфутболила. – Отфутболила? – Как мяч. На этом самом месте. – Двадцать четыре часа назад? – Может, двадцать пять. Неважно. Теперь ты понимаешь, что я не тот тип – если он вообще существует, – который похитил у тебя Анджелу в Каннах. Я снова чуть было не брякнул, что и близко к ней не подойду, но вспомнил, что уже произносил эту фразу и, кажется, попал пальцем в небо. Поэтому решил воздержаться. Моя мужественная откровенность вроде бы произвела на дуралея Таппи впечатление. Он перестал кровожадно сверкать глазами. У него был вид наемного убийцы, который остановился, чтобы еще раз подумать. – Понятно, – наконец проговорил он. – Извини, что набросился на тебя. – Ладно, забудем, старик, – великодушно сказал я. С тех пор как кусты начали извергать Глоссопов, Бертрам Вустер впервые смог перевести дух. Нет, из-за скамьи я не вышел, но перестал за нее хвататься и почувствовал облегчение, как те трое ветхозаветных молодчиков, которым удалось слинять из пещи огненной [28] . Я даже попытался нащупать в кармане портсигар. Однако Таппи вдруг громко фыркнул, и я отдернул руку, будто коснулся раскаленного утюга. К моему ужасу, придурок снова впал в неистовство. – Какого дьявола ты натрепался Анджеле, что в детстве я был неряхой?! – Но, Таппи, старик… – Я же был патологическим чистюлей, можно сказать, образец стерильной чистоты. – Да-да, конечно. Но… – А этот вздор, будто я лишен духовности?! Да у меня ее хоть отбавляй! А уж про то, что в «Трутнях» со мной знаться не хотят… – Таппи, дорогой, я же тебе объяснил. Все это не более чем уловка, составная часть моего плана. – Да? Сделай милость, в дальнейшем избавь меня от твоих идиотских уловок. – Как скажешь, старик. – Ладно. Надеюсь, ты меня понял. Он снова замолчал. Стоял, скрестив руки на груди, и глядел в пространство, как романтический герой, сильный и немногословный, которому дама сердца дала отставку, и вот он решает отправиться в Скалистые горы и завалить десяток-другой медведей. У него был такой убитый вид, что я, преисполнившись сострадания, отважился его утешить: – Послушай, Таппи, хоть тебе и незнакомо выражение au pied de la lettre, но, по-моему, ты не должен принимать близко к сердцу весь тот вздор, который Анджела только что тут несла. Он, кажется, немного оживился. – О чем, черт подери, ты толкуешь? Я понял, что следует высказаться яснее. – Не надо понимать буквально весь этот вздор. Ты же знаешь, на что способны девицы. – Знаю. – Он снова фыркнул, причем с таким звуком, который, казалось, идет от самых его подошв. – Но лучше бы мне этого не знать. – Я хочу сказать, она наверняка догадалась, что ты сидишь в кустах, и нарочно принялась тебя пиявить. Видишь ли, с точки зрения психологии ее поведение понятно. Девицы всегда поддаются порывам. Она воспользовалась случаем и решила тебя подразнить, но в каждой шутке есть доля правды, горькой правды. – Горькой правды? – Ну да. Он опять фыркнул, и я почувствовал себя членом королевской фамилии, в честь которой флотилия дает двадцать один залп. Кажется, не встречал человека, который бы так замечательно фыркал из обоих стволов. – В каком смысле «горькая правда»? Я не толстый. – Конечно, нет! – И что плохого в цвете моих волос? – Ничего плохого, Таппи. Волосы у тебя – что надо. – И макушка у меня не светится… Какого черта ты скалишь зубы? – Я не скалю. Просто слегка улыбаюсь. Представил, как ты, по словам Анджелы, выглядишь. Пузатый и с лысиной на макушке. Довольно забавно. – Значит, тебе забавно? – Нет-нет, что ты! – То-то же. Не советую забавляться на мой счет. – Как скажешь, Таппи, старина. Мне показалось, наша беседа вновь принимает дурной оборот. Больше всего я хотел положить ей конец. И мое желание сбылось, ибо в этот момент сквозь заросли лавра замаячила неясная фигура, в которой я без труда узнал Анджелу. Лицо у нее сияло ангельской добротой, а в руке она держала тарелку с сандвичами. Как я выяснил позже, это были сандвичи с ветчиной. – Берти, если ты встретишь мистера Глоссопа, – проговорила она, мечтательно глядя прямо на Таппи, – пожалуйста, передай ему это. Боюсь, он, бедняжка, голоден. Ведь уже почти десять часов, a y него после ужина крошки во рту не было. Я оставлю тарелку здесь, на скамейке. |