Онлайн книга «"Угрино и Инграбания" и другие ранние тексты»
|
Теперь я слышу от него, как много хлопот взвалила на себя фройляйн А. ради нас двоих... Я киваю: понятно... Лодочник играет хорал. - «Когда „Христа“ напечатают, мы тоже купим себе такую лодку». - Фридель кивает. Мы снова на суше. Фридель отправляется обедать; я остаюсь один. Потом мы трое - с фройляйн А. - идем по дороге к Небелю. Почти не разговариваем, но настроение у меня приподнятое. Фройляйн А. вскоре прощается с нами и уходит. Мы двое отдыхаем на копне сена. Фридель снова начинает говорить жестко и холодно: - Ты не можешь остаться здесь: нельзя просить прощения у родителей - за свой проступок - и тут же требовать от них новой поблажки! -Фридель! - Они все равно не разрешат; а мой отец, если узнает, мигом примчится сюда и меня заберет! Как ты не понимаешь! Я лежу на сене и не знаю, что думать. Облака - удивительного сероватого оттенка - свисают вниз, как тяжелая шерсть, серая и ужасная. Я думаю о сернистых облаках, которые видел здесь несколько лет назад. Я хочу сказать, что такое облако может задушить; я думаю о «Христе», где тоже об этом написано... Копна сена красивая. - Слушай, что ты так уставился на меня? - Другого мы не заслуживаем! Это я говорю вслед за ним и повторяю еще раз: - Мы попали в ужасное положение и хотели сделать, как лучше; а обернулось это виной, наши усилия навлекли на нас вину... Не восстанови мы против себя родителей, мы бы сейчас радовались жизни на Амруме. Мы боролись за самое святое в нас, а теперь за это наказаны. Нам, выходит, надо было сидеть, сложа руки, и не делать вообще ничего! - Ты зря упрямишься! - Я не сторонник таких вещей! Чтобы только что-то получать и ничего не делать! - Слушай, а чего ты заслуживаешь? Разве не всё, что Он дает, -милость? - Я ничего другого не заслуживаю. Тут я забираю руку, которая лежала на сгибе его руки, и отворачиваюсь. Я сейчас как до предела натянутый лук: тетива скорее лопнет, чем вернется в прежнее положение. Я говорю: «Завтра уеду»; и больше ни звука. Кусаю губы. Мы встаем и плетемся обратно. В нашей комнате я молча укладываю вещи; Фридель не сводит с меня глаз. - Ты уезжаешь как строптивец! Богу такое не нравится! Я по-прежнему молчу; через какое-то время у меня вырывается: - Другого я не заслуживаю. Прекрасно - буду вонзать нож себе в сердце все глубже, глубже, пока он не сломается. - Богу не понравится, как ты с Ним говоришь! - Тогда пусть ударит меня, на то у Него и власть! - Боже, Боже! Я продолжаю укладываться... Через долгое, долгое время Фридель говорит: - Не хочешь со мной разговаривать, ничего мне не хочешь сказать, так и уедешь строптивцем? Это не кончится добром, определенно - нет! - Ты же сказал, что добра я не заслуживаю! - Боже, я знаю, какую боль тебе причинил. Ты, наверное, думаешь, что я от тебя отвернулся! Но я так сильно тебя люблю, больше всего на свете - я даже не понимаю, как со всем этим справился! Ты должен смириться - должен, должен! Я смотрю на него, у него на глазах прозрачные слезы. Я догадываюсь о его состоянии и понимаю: вот сейчас что-то между нами ломается. Между нами что-то ломается? Но тогда, тогда... С языка у меня готово сорваться страшное проклятие в адрес Бога: я думаю о «Крови сердца». И обо всем этом ужасе. - Он только карает! Неизменно и вечно! Он дал мне силу, чтобы я от нее же и погиб! Я никогда не знал радости, а теперь, когда должен был бы познать, ибо Он мне ее обещал, - Бог нарушает слово! Я смотрю на Фриделя и невольно вижу, как он вздрагивает и совсем тихо молится: «Боже, заставь его смириться! Он сам разрушает себя - доводит до сумасшествия!» Тут я не выдерживаю и, скорчившись червяком, начинаю скулить... Полный аут, я лежу на полу и размазываю по щекам слезы... Фридель - рядом со мной - опускается на колени: - Смирился? Я не в силах ответить: весь мой страх и вся боль выломились наружу. - Теперь Бог поможет! И Он помог - помог! Мы отпраздновали свадьбу; и долго спорили, кому быть мужчиной, а кому - женщиной. Мы сделали много проб; иногда получалось так, иногда иначе. В конце концов Фридель рассмеялся: «Мы оба мужчины. Но все же это брачный союз - и он нерушим, ибо заключен перед Богом». Девятнадцатое июля - день нашей свадьбы. <...> Дом среди вересковой пустоши, 3.10.1913 Сейчас мы вдвоем сидим за столом, мой Фридель и я. Вечереет, и мы уже зажгли лампу. Тик-так, говорят часы. У меня ощущение, будто я должен думать назад: далеко, далеко назад, на много лет назад, когда я был совсем маленьким - и еще не стал женой Фриделя. В комнате горела лампа, и я сидел на столе в ночной рубашке... передо мной на стуле стоял тазик с водой... и из него торчали мои ноги, которые мыла мама. Это было очень давно; но я все помню. Я помню, что тикали часы и горела лампа... Иногда я стукался об нее головой... Я помню, потому что в то время у меня еще была уютная комнатка, где мне нравилось тихо сидеть, пока другие разговаривали. Всё потом погрузилось в какую-то пучину; я едва помнил, что это когда-то было. Я таскал камни, складывал их, строил замки, видел бессмысленные сны, продолжал строить в своих сновидениях. Стоят ли еще те замки? А церкви и залы? Разговаривают ли люди, которые прохаживались по залам? Разве они не умерли? Разве все это не умерло и не погребено? Или всё продолжает жить во мне? Дорого обошлась мне та недвижимость: я посадил себе в душу тревогу и тоску по иному; я сделал себя тихим и одиноким. Я никогда не озорничал, никогда не играл с другими детьми. Поэтому я стал неловким и несвободным. У меня часто возникало чувство, будто где-то образовалась большая пустота, которую я заполняю грезами, а не делами. Но теперь мы сидим за столом, мой муж и я! Теперь у меня снова есть дом, мне не нужно убегать в свою комнату и тайком... работать и плакать. Теперь мы сидим за столом и радуемся. Я могу отбросить от себя многочисленные бессмысленные слова, которые говорил день за днем; мне не нужно смеяться, когда нет соответствующего настроения... И я, если захочу, могу целоваться... Это второй день в нашем новом доме, и уже так много всего случилось - так много, что я не нахожу слов, чтобы обо всем рассказать, да и времени нет, чтобы написать обо всем. |