Книга Прекрасные и обреченные, страница 103 – Фрэнсис Скотт Фицджеральд

— Куда? — спросил в лоб Энтони.

— Да куда угодно. Ты ведь еще молод.

— Если это комплимент, весьма признателен, — сухо откликнулся он и неожиданно скучающим голосом добавил: — Неужели тебя и правда беспокоит мое нежелание работать?

— Меня — нисколько, а вот многих людей, которые утверждают, что…

— Господи! — горестно воскликнул Энтони. — Похоже, за три года не слышал в свой адрес ничего, кроме диких выдумок и глупых наставлений, якобы преследующих благую цель. Надоело! Если не желаете с нами знаться, оставьте в покое. Я же не обременяю своей персоной так называемых бывших друзей. И не нуждаюсь ни в благотворительных визитах, ни в критических замечаниях под видом дружеского совета. — Секунду помолчав, он заговорил извиняющимся тоном: — Прости, Мюриэл, но правда, не стоит корчить из себя благодетельницу, добровольно вызвавшуюся поработать в трущобах, даже если пришла в гости к «низам среднего класса». — Энтони с упреком посмотрел на нее покрасневшими глазами — глазами, которые некогда поражали бездонной, ничем не замутненной синевой, а теперь выглядели измученными и подслеповатыми, вконец испорченными чтением в пьяном виде.

— Разве можно говорить такие ужасные вещи? — возмутилась Мюриэл. — Тебя послушать, так получается, вы с Глорией принадлежите к низшему классу.

— А к чему притворяться, что мы к нему не имеем отношения? Ненавижу людей, строящих из себя утонченных аристократов, когда они не способны создать даже видимость и соблюсти внешние приличия.

— По-твоему, чтобы считаться аристократом, надо непременно иметь деньги?

Ну, Мюриэл… перетрусившая демократка!

— Разумеется. Аристократизм — это лишь признание факта, что определенные черты, которые свидетельствуют о благородстве, к примеру, мужество, честь, красота и тому подобное, развиваются наилучшим образом в благоприятных условиях, где их не уродуют невежество и нужда.

Мюриэл, закусив нижнюю губу, качала из стороны в сторону головой.

— А я скажу, что если ты из хорошей семьи, то на всю жизнь останешься славным человеком. В этом-то и заключается ваша с Глорией беда. Решили, если сейчас дела не слишком хороши, старые друзья стараются избежать общения с вами. Вы чересчур обидчивые…

— На самом деле, — перебил Энтони, — ты ведь ничего не знаешь. Для меня это вопрос гордости, а Глория в кои-то веки проявила достаточно благоразумия, согласившись не появляться там, где нас не хотят видеть. А люди не желают с нами общаться. Мы прямо-таки идеальный образец, недостойный подражания.

— Чепуха! И не пытайся омрачить пессимизмом солнечную террасу. Думаю, следует выбросить из головы все нездоровые мысли и пойти работать.

— Вот я весь перед тобой, мне тридцать два года. Предположим, я найду место в какой-нибудь идиотской конторе и, возможно, через два года стану получать пятьдесят долларов в неделю. Если повезет и я вообще сумею найти работу. Ведь кругом полно безработных. Ладно, допустим, мне дадут пятьдесят долларов в неделю. Неужели думаешь, это сделает меня счастливее? Действительно веришь, что я смогу выдержать такую жизнь, если не получу дедовское наследство?

Мюриэл любезно улыбнулась.

— Ну, — заметила она, — возможно, это и умно, только полностью лишено здравого смысла.

Вскоре появилась Глория, и вместе с ней в комнату словно вошло темное облако неясной грусти. Она обрадовалась, увидев Мюриэл, но воли чувствам не дала, а Энтони лишь небрежно бросила «Привет!».

— Мы вот с твоим мужем занимаемся обсуждением философских вопросов, — сообщила неугомонная мисс Кейн.

— Затронули ряд фундаментальных понятий, — пояснил Энтони со слабой улыбкой, от которой чуть дрогнули щеки, казавшиеся еще бледнее под двухдневной щетиной.

Не замечая его иронии, Мюриэл изложила предмет спора, после чего Глория с невозмутимым видом ответила:

— Энтони прав. Никакого удовольствия выходить в люди, если все время ловишь на себе определенного рода взгляды.

— А по-моему, — вмешался в их разговор Энтони, не в силах скрыть нахлынувшую горечью, — уж если Мори Ноубл, что считался моим лучшим другом, не желает с нами встречаться, самое время перестать докучать людям. — В его глазах застыли слезы обиды.

— Ну, что касается Мори Ноубла, сам виноват, — холодно заметила Глория.

— Неправда.

— Чистая правда.

Мюриэл поспешила вмешаться:

— На днях я встретила девушку, которая знакома с Мори Ноублом. Так вот она говорит, что Мори бросил пить. И вообще стал ужасно скрытным.

— Не может быть!

— Вообще не пьет и зарабатывает уйму денег. Он сильно изменился после войны. Собирается жениться на девушке из Филадельфии, Сэси Ларрэби, миллионерше… Во всяком случае, такие ходят слухи.

— Ему тридцать три года, — размышлял вслух Энтони. — Трудно представить, что он женится. Я всегда считал его человеком выдающимся.

— Был таким когда-то, — буркнула Глория, — в некотором роде.

— Но люди выдающиеся не посвящают себя бизнесу. Или посвящают? И что становится с теми, кого хорошо знал и с кем имел много общего?

— Вы отдаляетесь и становитесь чужими, — предположила Мюриэл с мечтательным видом.

— Люди меняются, — заключила Глория. — И все те качества, которые они не используют в повседневной жизни, покрываются паутиной.

— Во время последней встречи Мори заявил о намерении трудиться и забыть, что работать вообще ни ради чего не стоит, — припомнил Энтони.

Мюриэл тут же ухватилась за его слова.

— Вот и тебе нужно последовать его примеру! — воскликнула она с ликующим видом. — Разумеется, я не верю, что кто-нибудь станет работать бесплатно. Но по крайней мере хоть будет чем заняться. А как вы вообще проводите время? Вас не видно в «Монмартре», да и вообще нигде. Неужели экономите?

Глория презрительно хмыкнула, поглядывая на мужа.

— Ну, — обиделся Энтони, — и над чем смеешься?

— Сам знаешь над чем, — невозмутимо ответила она.

— Над тем ящиком виски?

— Именно. — Она обратилась к Мюриэл: — Вчера мой муж выложил семьдесят пять долларов за ящик виски.

— И что из этого следует? Гораздо дешевле, чем покупать бутылками. И не надо делать вид, что ты не станешь его пить.

— По крайней мере я не пью в дневное время.

— Действительно, какое тонкое различие! — в бессильном гневе выкрикнул Энтони, вскакивая на ноги. — И вообще будь я проклят, если позволю всякий раз тыкать мне в нос этим несчастным виски и изводить попреками!

— Но я говорю правду.

— Ничего подобного! Осточертело выслушивать критику в свой адрес, да еще в присутствии гостей! — Энтони взвинтил себя до предела, и было заметно, как дрожат у него руки и плечи. — Значит, считаешь, во всем виноват я. Будто не ты подбиваешь меня на ненужные расходы… да и вообще изводишь на себя гораздо больше денег, чем я.