Онлайн книга «Легенда об Уленшпигеле»
|
– Что ты все молчишь, мальчугашка? – спросила она. Уленшпигель ничего не сказал ей в ответ. – Хоть у тебя и отнялся язык, а все-таки ты исполнишь одну мою просьбу. – Смотря какую, – отозвался Уленшпигель. – Дальше ты меня не провожай, – сказала дама, – а пойди в Коолькерке – оно вон в той стороне – и передай от меня одному господину, одетому в черное с красным, чтобы он сегодня меня не ждал, а в воскресенье, в десять часов вечера, прошел ко мне в замок через потайной ход. – Не пойду! – объявил Уленшпигель. – Почему? – удивилась дама. – Не пойду, да и все! – повторил он. – Что это на тебя наехало, ослик упрямый? – спросила дама. – Не пойду! – уперся Уленшпигель. – А если я тебе дам флорин? – Нет. – Дукат? – Нет. – Каролю? [46] – Нет, – отрезал Уленшпигель. – Хотя, – прибавил он со вздохом, – монеты я люблю куда больше, чем всякие прочие штуки. Дама улыбнулась, потом вдруг закричала: – Ай! Я потеряла мою хорошенькую, дорогую, парчовую, расшитую бисером сумочку! Еще в Дамме она висела у меня на поясе. Уленшпигель не пошевелился. В эту минуту к даме подскочил дворецкий. – Сударыня, – сказал он, – не посылайте этого прощелыгу, он из молодых да ранний, – не видать вам тогда своей сумочки. – Ну а кто пойдет? – спросила дама. – Я пойду, несмотря на мой преклонный возраст, – отвечал дворецкий и зашагал обратно. Время подошло к полудню, жара была палящая, тишина стояла мертвая. Уленшпигель, ни слова не говоря, снял свою новенькую курточку и расстелил под липой, чтобы дама села на нее, а не на сырую траву. Сам же он стал поодаль и все вздыхал. Она вскинула на него глаза и, почувствовав жалость к этому застенчивому мальчугану, спросила, не притомились ли его молодые ноги. Вместо ответа он стал медленно клониться к земле, но она подхватила его и привлекла на свою обнаженную грудь, – ему же так у нее понравилось, что она по доброте душевной не решилась сказать ему, чтобы он поискал себе другое изголовье. Между тем вернулся дворецкий и объявил, что сумочки нигде нет. – Сумочка нашлась – я обнаружила ее, когда слезала с коня, – молвила дама, – она упала, но зацепилась за стремя. А теперь, – обратилась она к Уленшпигелю, – веди нас прямо в Дюдзееле да скажи, как тебя зовут. – Я назван в честь святого Тильберта, – отвечал он, – имя это означает: быстрый в погоне за всем хорошим на свете, а по прозвищу я Уленшпигель. Если вы посмотрите в это зеркало, то увидите, что во всей Фландрии ни один самый чудный цветок не сравнится с благоуханною вашей красой. Дама покраснела от удовольствия и не рассердилась на Уленшпигеля. А Сооткин и Неле плакали все время, пока он был в отлучке. 27
Возвращаясь из Дюдзееле, Уленшпигель увидел, что на окраине Дамме у самой заставы стоит Неле и ощипывает гроздь черного винограда. Виноградинки, которые она уничтожала одну за другой, разумеется, были приятны на вкус и освежали ей рот, но на лице ее не отражалось ни малейшего удовольствия. Напротив, она, видимо, была не в духе и обрывала ягодки в сердцах. Ей было так тяжело на душе, такое у нее было скорбное, печальное и в то же время нежное выражение глаз, что в Уленшпигеле заговорили жалость и сердечное влечение, – он подошел и поцеловал ее в шейку. Вместо ответа она закатила ему звонкую оплеуху. – Это мне ничего не объясняет, – заметил Уленшпигель. Она заплакала навзрыд. – Неле, – сказал он, – разве теперь принято ставить фонтаны на окраинах? – Уйди! – сказала она. – Как же я могу уйти от тебя, девочка, когда ты плачешь, не осушая глаз? – И вовсе я не девочка, и вовсе я не плачу! – отрезала Неле. – Нет, нет, ты не плачешь – у тебя вода льется из глаз. – Уйдешь ты или нет? – спросила она. – Не уйду, – отвечал он. Она дрожащими руками теребила свой мокрый от слез передник. – Неле, – снова обратился к ней Уленшпигель, – скоро распогодится? Он смотрел на нее с доброй-доброй улыбкой. – А тебе что? – спросила она. – А то, что когда погода хорошая, то слезы не текут, – отвечал Уленшпигель. – Ступай к своей красавице в парчовом платье – ее и весели, – сказала она. Но Уленшпигель запел: Если милая заплачет, Сердце рвется у меня, Смех ее подобен меду, Слезы милой – жемчуга. Как она мне дорога! За ее здоровье выпить Я лувенского хочу, За ее здоровье выпить, Если Неле улыбнется. [47] – Подлый ты человек! – сказала она. – Еще насмехаешься надо мной! – Нет, Неле, – возразил Уленшпигель, – я человек, но не подлый: у нашего почтенного рода – рода старшин – есть герб, и на нем, на поле цвета bruinbier’a, изображены три серебряные кружки. А скажи, пожалуйста, Неле, неужто во Фландрии кто сеет поцелуи, тот пожинает затрещины? – Я с тобой не разговариваю, – объявила Неле. – Не разговариваешь, а сама раскрываешь рот и говоришь. – Это потому, что я на тебя зла, – призналась Неле. Уленшпигель слегка толкнул ее локтем в бок и сказал: – Поцелуй злючку – невзлюбит, дай тычка – приголубит. А ну, девчурка, я ж тебе дал тычка – приголубь меня! Неле обернулась. Он раскрыл объятия – все еще плача, она кинулась к нему на шею и сказала: – Ты больше не пойдешь туда, Тиль? Но он ничего ей не ответил – ему было не до того: он сжимал ее дрожащие пальчики и осушал губами крупные капли горючих слез, ливнем хлынувших у нее из глаз. 28
Между тем доблестный город Гент отказался платить подать [48] , которую наложил его уроженец – император Карл. Карл разорил Гент – платить ему было нечем. Это было тяжкое преступление, и Карл порешил сам учинить над ним расправу. |