Онлайн книга «Легенда об Уленшпигеле»
|
Не в долгом времени дверь распахнулась, и его просквозило ветром. Но он и это снес терпеливо, утешив себя тем, что ветер освежает внимание. Затем он услышал, как в комнату вошли принц Оранский, Эгмонт и другие. Они заговорили о своих опасениях, о злобе короля, о том, что в казне пусто, несмотря на лихие поборы. Один из них говорил резко, заносчиво и внятно – то был Эгмонт, и Уленшпигель сейчас узнал его. А Гоохстратена выдавал его сиплый голос, Горна – его зычный голос, Людвига Нассауского – его манера выражаться по-военному властно, Молчаливого же – то, как медленно, будто взвешивая на весах, цедил он слова. Граф Эгмонт спросил, для чего они собрались вторично: разве в Хеллегате им было недосуг порешить, что надо делать? – Время летит, король разгневан, медлить нельзя, – возразил Горн. Тогда заговорил Молчаливый: – Отечество в опасности. Мы должны отразить нашествие вражеских полчищ. Эгмонт, придя в волнение, заговорил о том, что его удивляет, почему король находит нужным посылать сюда войско, меж тем как стараниями дворян и в частности его, Эгмонта, стараниями мир здесь водворен. – В Нидерландах у Филиппа четырнадцать воинских частей, и части эти всецело преданы тому, кто командовал ими под Гравелином и под Сен-Кантеном [163] , – заметил Молчаливый. – Не понимаю, – сказал Эгмонт. – Больше я ничего не скажу, – объявил принц, – но для начала вашему вниманию, граф, равно как и вниманию всех здесь присутствующих сеньоров, будут предложены письма одного лица, а именно – несчастного узника Монтиньи. [164] В этих письмах мессир де Монтиньи писал: «Король возмущен тем, что произошло в Нидерландах, и в урочный час он покарает зачинщиков». Тут граф Эгмонт заметил, что его знобит, и попросил подбросить поленьев в камин. Пока два сеньора толковали о письмах, была предпринята попытка затопить камин, но труба была так плотно забита, что огонь не разгорелся и в комнату повалил дым. Затем граф Гоохстратен, кашляя, передал содержание перехваченных писем испанского посланника Алавы [165] к правительнице: – Посланник пишет, что в нидерландских событиях повинны трое, а именно – принц Оранский, граф Эгмонт и граф Горн. Однако ж, – замечает далее посланник, – налагать на них опалу до поры до времени не следует, – напротив того, должно дать им понять, что усмирением Нидерландов король всецело обязан им. Что же касается двух других, то есть Монтиньи и Бергена [166] , то они там, где им быть надлежит. «Да уж, – подумал Уленшпигель, – по мне, лучше дымящий камин во Фландрии, нежели прохладная тюрьма в Испании: там на сырых стенах петли растут». – Далее посланник сообщает, что король произнес в Мадриде такую речь: «Беспорядки, имевшие место в Нидерландах, подорвали устои нашей королевской власти, нанесли оскорбление святыням, и если мы не накажем бунтовщиков, то это будет соблазн для других подвластных нам стран. Мы положили самолично прибыть в Нидерланды и обратиться за содействием к папе и к императору [167] . Под нынешним злом таится грядущее благо. Мы окончательно покорим Нидерланды и по своему усмотрению преобразуем их государственное устройство, вероисповедание и образ правления». «Ах, король Филипп! – подумал Уленшпигель. – Если б я мог преобразовать тебя по-своему, то как бы славно преобразовались твои бока, руки и ноги под моей фламандской дубиной! Я бы прибил твою голову двумя гвоздями к спине и послушал, как бы ты в таком положении, окидывая взором кладбище, которое ты за собой оставляешь, запел на свой лад песенку о тиранических твоих преобразованиях». Принесли вина. Гоохстратен встал и провозгласил: – Пью за родину! Все его поддержали. Он осушил кубок и, поставив его на стол, сказал: – Для бельгийского дворянства настает решительный час. Надо условиться о том, как мы будем обороняться. Он вопросительно посмотрел на Эгмонта, но граф не проронил ни звука. Тогда заговорил Молчаливый: – Мы устоим в том случае, если Эгмонт, который дважды, под Сен-Кантеном и Гравелином, повергал Францию в трепет, если Эгмонт, за которым фламандские солдаты пойдут в огонь и в воду, поможет нам и преградит путь испанцам в наши края. – Я благоговею перед королем и далек от мысли, что он способен вынудить нас на бунт, – сказал Эгмонт. – Пусть бегут те, кто страшится его гнева. А я остаюсь – я не могу без него жить. – Филипп умеет жестоко мстить, – заметил Молчаливый. – Я ему доверяю, – объявил Эгмонт. – И голову свою ему доверяете? – спросил Людвиг Нассауский. – Да, – отвечал Эгмонт, – и голова, и тело, и мое верное сердце – все принадлежит ему. – Я поступлю, как ты, мой досточтимый, – сказал Горн. – Надо смотреть вперед и не ждать, – заметил Молчаливый. Тут мессир Эгмонт вскипел. |