Онлайн книга «Чертова кукла»
|
— Ну да, возлежать, — поправилась Верка. — На столе кушанья, вино, а они вокруг, только вместо стульев обязательно кушетки, на них и возлагаются. — И ты возложилась? — Погоди. Он научил меня: больше все молчать и глядеть строго и скромно. И если, говорит, пакости какие увидишь, — мало ли что покажется! — не обращай внимания, не хохочи, гляди строго, с благоволением, и не думай чего-нибудь: это они по примеру самых благородных древних фамилий. Лизочка не выдержала. — Нет, ну и дура же ты, Господи! Уж я бы не попалась. Это просто он тебя надувательски надул, вот и хохочет теперь! Просто повез тебя в самое последнее место. Хороша! Верка смутилась было. Но Юрий, продолжая смеяться, сказал: — Не бойся, Верка, не слушай! Я тебя ни капельки не обманывал! Настоящее было место, и аристократия настоящая. Лизочка не унималась. — Нет, Морс-то, Морс-то! Посмотреть — манеры самые деликатные. — А ты на него напрасно, он ничего, ни-ни, вежливый, и все так гладко. И костюм на нем такой длинный был, пестрый, ногами даже путался. Другие многие, действительно… — Похабничали? — Ну… Мне что? Я гляжу да молчу. И все, милая моя, говорят, говорят… Вино в чашках. Чашку не выпьет, в руках держит, говорит-говорит, насилу опрокинет. — И все стихами? — Всяко. Я не слушаю, свои в уме держу, кабы не забыть. На головах венки из цветов, живые, ну и повяли, потому на проволоках. — И ты с венком? — Нет. Я не приняла. Ты слушай. Когда это уж достаточно поговорили и поугощались, Юрка вдруг встает и объявил: София, говорит, желает теперь высказать свою причину, почему она отказалась надеть костюм и остается среди всех в своем обыкновенном платье. — Так и объявил? Ух ты батюшки! А ты что ж? — А я уж знала. Взяла свою чашку, подняла вот так… — Верка подняла стакан с икемом, — ну и сказала… — Да что ж ты сказала? — Вот забыла, как сказала, — вздохнула Верка. — Вот уж и не сказать теперь так ни за что, хоть убей. С голосом учила. Я между вами, говорю, одна без костюма потому…. потому… — Эх, да ну тебя! — Потому, мол, что костюм — это… полумера, что ли?.. Она беспомощно взглянула на Юрулю. Но тот коварно молчал, улыбаясь. — Одним словом, постой, — продолжала Верка. — Одним словом, что они все трусы, что желают все… да, освобождения от условий и, кроме того, красоты, а что для этого, — я будто чувствую и знаю, — надо собираться совершенно обнаженно, потому что в теле красота, а не в костюме. И в красоте чистота, и я, мол, одна это понимаю, потому что я вот, чистая девушка, сейчас бы готова на это, но вижу, что они еще не готовы, и сижу в своем платье скромно, а в костюм, однако, наряжаться не согласна, это, мол, только себя обманывать. Не истинная красота. Верка проговорила все это одним духом, глядя на Юрулю. Тот покачал головой. — Забыла ты, забыла, — сказал он. — Много чепухи наплела. Тогда лучше у тебя вышло. Лизочка только руками всплеснула. — Батюшки, срам-то какой! И неужели ж они тебя за этакие вещи об выходе не попросили? — Ничегошеньки. Я думала не то. Думала скажу — да вдруг они все поснимают. А не то закричат: хвастаешь, так раздевайся, а мы не в бане. Мне же, признаться, не хотелось. Однако, милая моя, ничего подобного, а прямо фурор. За мое здоровье чашками так и хляскают, кричат, что я вернее всех сказала, что выше их понимаю, что они, действительно, не готовы. Говорили-говорили, Морсов в хламиде путается, другой там был, черненький, в коротенькой юбчонке, на кушетке лежит, кричит: мы старые люди, но мы идем к новому! Скандалили довольно. — Весело, значит, было? — Нет, милая моя, скучища. У меня уж глаза повылезали. Да и они — поговорит один, выпьет, другой об том же начнет. Вот и веселье. Ну, наугощались, конечно. А так чтоб особенного — ничего. — Мне было забавно, — сказал Юрий. — Я все на Верку смотрел. Вот важничала, курсистка. — Наконец, того — сон меня стал на этой кушетке клонить. А Морс пристает: София, скажи стихи свои! — На «ты» уж к тебе? — Все на «ты», по условию. Дамы там, солидные видно, им тоже все «ты». Ну, я сначала, конечно, ломаюсь. После говорю, хорошо, только что припомню из старого. Не будьте строги. Все он меня научил, да уж потом я и сама разошлась, вижу, как с ними надо. — Неужели помнишь стихи? — спросил Юрий. — Помнишь, так скажи Лизочке. Стихи тогда Юрий сам старательно — не сочинил, он не умел сочинять, а составил для Верки. Составил с расчетом и со знанием, как дела, так и вкусов тогдашних. Теперь Юрий, конечно, не помнил ни одного слова. Так давно все это было, так устарело. Но ему забавны казались воспоминания Верки: ведь для нее это приключение осталось свежим и важным. — Ах, не припомню я, — сказала Верка. — После больницы уж не та у меня память. Погоди-ка. Она встала в позу, опустив руки, наклонив голову, и начала нараспев, густо. Голос у нее был довольно приятный. Я вся таинственна, Всегда единственна, Я вся печаль. И мчусь я в даль, Как бы изринута Из чрева дремного… Не семя ль темное На ветер кинуто? В купели огненной Недокрещенная, Своим безгибельем Навек плененная… Душа скитальная… Верка запнулась. И повторила беспомощно: Душа скитальная… — Ну? Что ж ты? — поощрил Юруля. — Вали дальше. Длиннее было. Он тогда очень старался, чтобы стихи составить средние, чтобы не пересолить в пародию. И действительно, пародии не было. Верка припоминала: Душа скитальная… — Так вот хоть ты что! Больше, ей-Богу, ни-ни, ничего не помню! Лизочка была разочарована. — Ну-у! — протянула она. — Я думала, интереснее что-нибудь. И так заунывно и говорила? — Так надо. — Что ж они? Понравилось? — Должно быть, понравилось. Руки мне жали и объясняли, что это значит. — Что же? — Ну, я уж не слыхала. Устала, беда! Целый вечер на этой кушетке, да гляди строго, да молчи, — оно доймет! — Ишь ты, бедненькая! — пожалела Лизочка. — Я бы не выдержала. И, главное, ради чего, коли веселья никакого не было. — Нет, в начале смешно. После только наскучило. Ну, побаловались они еще, затем платья свои понадевали — и по домам. А уж потом я не знаю, было ли у них еще, нет ли. |