Онлайн книга «Мемуары безумца»
|
Мари рассказывает свою историю, полностью вымышленную автором, и в повести возникает еще одно «я», настолько близкое герою, словно перед нами его символическая биография: «Незнакомые друг с другом, она — в разврате, я — в невинности, мы шли одной дорогой, к одной и той же бездне. Я искал любимую, она искала любимого, она искала в мире, я — в душе, но оба тщетно». Герою важно обрести идеал не только в любви, но и в творчестве, однако, как иронически замечает третий рассказчик, «он был слишком поэт, чтобы преуспеть в литературе». Правда, голос этого повествователя, возникающий после смерти главного героя, с тем чтобы до конца довести рассказ, не тождествен голосу автора. «Разумный» друг героя предвещает появление Анри — героя первого «Воспитания чувств», а образ поэта предшествует образу Жюля, с которым Флобер «изживает свои юношеские романтические представления о стихийно-интуитивном творчестве». [25] Разочарованный, утративший силы и желание жить, поэт угасает, «уничтожая себя одной лишь силой мысли». Смерть его символична и подобна мнимой смерти в обряде инициаций: юный автор словно приносит в жертву самому себе свое прежнее «я», [26] но это не означает полного отрицания прежней личности. Поэт «Ноября» должен умереть, чтобы возродиться Художником в первом «Воспитании чувств». Не случайно Флобер особенно дорожил этой повестью, читал многим своим друзьям, часто цитировал фрагменты в письмах. «Если ты хорошо слушала «Ноябрь», — писал он Луизе Коле, — ты должна была угадать многое невыразимое и, возможно, объясняющее, каков я. ‹…› «Ноябрь» был завершением моей юности. Осталось во мне от юности немного, но сидит оно крепко». [27] ВЕЧЕРНИЕ ЭТЮДЫ
Вечер шестой ПУТЕШЕСТВИЕ В АД I И был я на вершине горы Атлас, [28] и видел оттуда мир, роскошь его и нищету, добродетель и гордыню. II И явился мне Сатана и сказал: «Иди со мной, смотри, вглядись! Ты увидишь мое царство, мой мир». III И повел меня с собою Сатана и показал мне мир. IV И, летя на крыльях, достигли мы Европы. Там видел я ученых, писателей, женщин, фатов, педантов, королей и мудрецов. И эти последние были безумнее всех. V И видел я, как брат убивал брата, мать лгала дочери, как писатели, радея лишь о славе своего пера, творили зло, как предавали священники, педанты иссушали юность, и война снимала свою жатву. VI Там интриган, пресмыкаясь в грязи, полз к ногам людей великих и жалил, словно змея. А когда те падали, и благородные головы пятнала грязь, он трясся от злобной радости. VII Там, на ложе порока, где сыновья наследовали от отцов науку измены, король наслаждался ласками куртизанки. Она правила Францией, [29] а слепой народ рукоплескал королю. VIII И вот предо мною два гиганта. Один — старый, согбенный, морщинистый и тощий. Он опирается на длинный кривой посох Педантизма. Второй гигант молодой, благородный и сильный, у него рост Геркулеса, голова поэта и плечи из золота. Огромная палица была его опорой. Но кривой посох сокрушил палицу. Разум, так называлась она. IX И гиганты сошлись в мощной схватке, и сдался, наконец, старик. Я спросил, как его имя. — Абсолютизм, — ответил он. — А твой победитель? — У него два имени. — Какие же? — Одни зовут его Цивилизацией, другие — Свободой. X И Сатана ввел меня в храм, но храм тот был разрушен. XI И там свинцовые гробы переплавляли в пушечные ядра. И прах клубился вокруг, но никому не было до него дела. И был тот век веком кровавым. XII И опустели руины. Один только нищий в лохмотьях остался у подножия колонны, седой, согбенный горестями, бесчестьем и позором, один из тех, чей лоб избороздили заботы, в двадцать лет он вобрал в себя все боли века. XIII И казался он муравьем у подножия пирамиды. XIV И долго смотрел он на людей, и те бросали на него взгляды, полные презрения и жалости, и он проклял их всех, потому что был тот старик самой Истиной. — Так покажи мне твое царство! — просил я Сатану. — Вот оно! — Но где же? И ответил мне Сатана: — Мир — это и есть Ад. Г. Флобер МЫСЛЬ Вечер седьмой Звуки возникали, прерывались и слышались вновь, то возвышенно, то резко, то вальс, то галоп. И среди всех цветов поднимался один, самый пышный, прекрасный и благоуханный. Среди всех шлейфов, что задевали меня и заставляли трепетать от желания, один бросал в дрожь всех больше. Среди всех гибких талий лишь одна влекла меня, из всех нежных вздохов — лишь одно дыхание касалось меня, среди многих пленительных синих глаз — лишь один взгляд был обращен ко мне. Я пригласил ее. Она танцевала. Я обнимал ее талию, улыбался ей, только ей. Словно устав, она склонялась ко мне, я чувствовал ее горячее дыхание, смотрел на нее и понимал — она счастлива. И я забыл вальс, забыл всех, и женщин, кружащихся в вихре танца, и сверкающие зеркала, и жаркие огни. Но утро настало, прощай… Но мысль улетела, как облетают под ветром лепестки увядшей розы. Вешняя роза — мысль о любви. Г. Флобер, 1835 г. АГОНИИ
Скептические мысли, посвященные моему дорогому другу Альфреду Лe Пуатвену Другу Альфреду Ле Пуатвену [30] посвящает автор эти немногие страницы. В них — странных, как мысли, и свободных, как душа, — говорят его сердце и ум. |