Онлайн книга «Город и псы»
– Ты прямо как молодожен, – сказал он. – С женой говоришь, как будто вчера поженились. – Я женат три месяца, – сказал Гамбоа. – А я год. И черта с два я ей позвоню! Ведьма, вся в мамашу. Вот бы она орала, если б я ее разбудил! Гамбоа улыбнулся. – Моя жена очень молодая, – сказал он. – Ей восемнадцать. Мы ждем ребенка. – Сочувствую, – сказал Питалуга. – Не знал. Надо предохраняться. – Я хочу ребенка. – Ясно, – сказал Питалуга. – Как же, как же! Чтоб сделать его военным. Гамбоа, кажется, удивился. – Не знаю, хочу ли я, чтоб он был военный, – медленно сказал он. Потом оглядел Питалугу с ног до головы. – Во всяком случае, не такой, как ты. Питалуга выпрямился. – Это что, шутка? – мрачно спросил он. – Ладно, – сказал Гамбоа. – Брось. Он повернулся и вышел. Часовые опять отдали честь. У одного из них съехала на ухо фуражка; Гамбоа хотел было сделать замечание, но сдержался, чтобы не связываться с Питалугой. А Питалуга снова охватил руками растрепанную голову, однако спать не стал. Он выругался, крикнул солдата и приказал принести кофе. Когда Гамбоа пришел во двор пятого курса, горнист уже протрубил побудку перед другими корпусами и собирался будить старших. Завидев лейтенанта, он опустил горн, поднесенный было к губам, вытянулся и отдал честь. И солдаты и кадеты знали, что из всех офицеров один Гамбоа отвечает по-уставному на их приветствие; другие кивали на ходу, и то не всегда. Гамбоа скрестил на груди руки и подождал, пока горнист кончит. Потом взглянул на часы. В дверях маячили дежурные. Он обошел их одного за другим, а они поочередно подтягивались, надевали береты, поправляли брюки и галстуки раньше, чем поднести руку к виску. Потом, сделав поворот, они исчезали в недрах казармы, где уже начался обычный утренний гул. Через минуту явился сержант Песоа. Он бежал. – Здравия желаю, сеньор лейтенант. – Здравствуйте. Что случилось? – Ничего, сеньор лейтенант. А что, сеньор лейтенант? – Вы должны быть во дворе, с горнистом. – Знаю, сеньор лейтенант. – Что ж вы тогда здесь делаете? Возвращайтесь в казарму. Если через семь минут курс не будет построен, отвечаете вы. – Слушаюсь, сеньор лейтенант. Песоа побежал к первым взводам. Гамбоа стоял посреди двора, поглядывая на часы, и чувствовал, что напряженный гул, вырывающийся из окон и справа, и слева, и спереди, и сзади, стягивается к нему, как стягиваются к мачте стропила циркового шатра. Ему не нужно было заходить в спальни, чтоб убедиться в том, как злятся кадеты, что им не дали спать и что у них так мало времени на одеванье и на заправку коек; как не терпится тем, кто любит пострелять, поиграть в войну; как недовольны лентяи, которые там, в поле, будут действовать вяло, из-под палки; и как все они в глубине души предвкушают, что после учений пробегут через стадион, примут душ, вернутся, торопливо натянут черно-синюю форму и выйдут в город. В пять часов семь минут Гамбоа дал длинный свисток. В ответ немедленно посыпалась брань, и тут же отворились двери, изрыгая зеленоватую массу. Кадеты толкались, на бегу одной рукой оправляли обмундирование (в другой была винтовка), бранились, чуть не дрались, и все же вокруг него возникали ряды взводов в смутном утреннем воздухе второй субботы октября, пока что – такой же самой субботы, как другие. Вдруг что-то громко звякнуло, кто-то чертыхнулся. – Кто уронил винтовку – выйти из строя! – крикнул Гамбоа. Шум тут же утих. Все смотрели вдаль, прижимая к ноге винтовки. Сержант Песоа приблизился на цыпочках к лейтенанту и встал рядом с ним. – Я сказал: кто уронил винтовку – ко мне, – повторил Гамбоа. Тишину нарушил стук каблуков. Теперь весь батальон смотрел на лейтенанта Он взглянул кадету в глаза. – Фамилия. Кадет невнятно назвал свою фамилию, роту, взвод. – Осмотрите винтовку, Песоа, – сказал лейтенант. Сержант подбежал к кадету и обстоятельно осмотрел винтовку: медленно приглядывался к ней, вертел ее, поднимал, словно хотел взглянуть на свет, открывал затвор, щелкал курком. – Приклад поцарапан, сеньор лейтенант, – сказал он. – И плохо смазана. – Сколько лет вы в училище, кадет? – Три года, сеньор лейтенант. – За три года не научились смазывать винтовку? Лучше сломать себе шею, чем выронить винтовку. Оружие для солдата не менее важно, чем голова. Вы бережете свою голову, кадет? – Да, сеньор лейтенант. – Прекрасно, – сказал Гамбоа. – Вот так берегите винтовку. Идите в строй. Песоа, запишите ему шесть штрафных. Сержант вынул книжечку и стал писать, смачивая карандаш языком. Гамбоа приказал идти в столовую. Когда последний взвод пятого курса скрылся в дверях, Гамбоа пошел в офицерскую столовую. Там было пусто, но вскоре явились младшие офицеры. Командиры взводов пятого курса – Уарина, Питалуга и Кальсада – сели рядом с Гамбоа. – Поворачивайся, индейская морда, – сказал Питалуга. – Офицер вошел – завтрак на столе! Солдат виновато забормотал, но Гамбоа его не расслышал: утреннюю тишину прорезал гул самолета, и лейтенант пытался сквозь туман разглядеть его в сером небе. Потом он посмотрел вниз, во двор. Тысяча пятьсот винтовок, правильными рядами составленные по четыре в козлы, маячили в тумане; лама бродила среди рядов и нюхала пирамидки. – Офицерский совет был? – спросил Кальсада, самый толстый из четырех. Говорил он невнятно, потому что жевал кусок хлеба. – Да, вчера, – сказал Уарина. – Поздно кончили, в одиннадцатом часу. Полковник рвал и метал. – Он всегда бесится, – сказал Питалуга. – Одно раскрылось, другое не раскрылось… – Он подтолкнул локтем Уарину. – Тебе жаловаться грех. На сей раз повезло. Занесут в послужной лист. – Да, – сказал Уарина. – Нелегко это было. – Когда будут нашивки срывать? – спросил Кальсада. – Занятная процедура. – В понедельник, в одиннадцать. – Прирожденные уголовники, – сказал Питалуга. – Ничем не проймешь. Подумать только! Кража со взломом, ни больше ни меньше. При мне выгнали пятерых. – Они не по своей воле сюда идут, – сказал Гам-боа. – Вот в чем беда. – Да, – сказал Кальсада. – Они себя чувствуют штатскими. – Они нас принимают за священников. Да, да, – сказал Уарина. – Один хотел мне исповедаться, совета спрашивал. Черт те что! – Одних сюда посылают, чтоб не стали хулиганами, – сказал Гамбоа. – А других – чтобы не были маменькиными сынками. |