Онлайн книга «О суббота!»
|
Гриша увидел его и немножко растерялся, задрал брови. «Что-то призрачно-кодымское, — наверное, подумал он, — что-то смутно знакомое, — наверное, подумал он. — Очевидно, это и есть Сулька!» — наверное, подумал он, и наверное, по-английски. — Ты?.. — Кто же еще?.. Гриша неуверенно шагнул в прихожую, неуверенно осмотрелся в их коммунальном запустении, но узнал выставленный в коридор для подсобной службы тяжелый резной буфет из кодымского дома, изъеденную жучком развалину. — О! Я его отлично помню! Гриша подскочил к буфету, хлопнул его по дубовому боку, обрадовался, как родственнику, дернул ручку нижней дверцы: — Здесь когда-то имелось варенье! Там и сейчас стояли банки с вареньем. Обнялись, хоть и неловко, но, благодаря буфету, сердечно. Вошли в комнату, сели за стол друг против друга. — А я бы тебя даже на улице узнал с первого взгляда, — с упреком буркнул Саул Исаакович. — Можешь мне поверить! С возрастом вы все стали, как близнецы — и ты, и Моня, и Зюня. Гриша вскочил, походил по комнате, оглядел фотографии на стенах, обстановку и вид из окна. — Как ты поживаешь? — с нечаянным вызовом спросил Саул Исаакович. — Старость! Какая это жизнь, Суля! — Да, старость, ничего не поделаешь, Гриша. Гриша прищуренными глазами тянулся к фотографиям на стене. — О, я узнаю — Ревекка! Она дома? Тут вошла Ревекка. «Рива, — подумал Саул Исаакович и встревожился. — Сейчас она сделает мину. Сейчас она предложит Грише чай, но так, будто напрасно тратит сто рублей. Сейчас она будет любезничать, но так, будто Гриша приехал не из Америки, а из Крыжополя. И не потому, что она чего-то там не может простить, а потому, что Рива есть Рива». Рива же локтем пригнула дверную ручку, спиной толкнула дверь и вошла тоже спиной — в одной руке кастрюлька, в другой — чайник, извернулась, прихлопнула дверь пяткой. — Гриша! — крикнула она, поразив обоих мужчин силой радостного возгласа. И захохотала, и загремела оброненной крышкой, и плеснула кипятком из носика. Гриша подскочил, они жарко расцеловались. «Никогда не знаешь, чго ждать!» — подумал Саул Исаакович. Уселись снова. — Раньше, чем идти к братьям, я пришел к нему! — Гриша ткнул через стол пальцем. — Ты думаешь, мне не страшно к ним идти? — Идем, я могу отвести тебя хоть сию минуту, — снисходительно предложил Саул Исаакович. — А чай? — лучезарно возмутилась Рива. Гриша поцеловал ей руку и отказался. — Я сделаю фаршированную рыбу, слышишь, Гриша? Как хочешь, а у меня будет фаршированная рыба в твою честь! — блистала Ревекка кипучим гостеприимством. — Ты надолго приехал? — На полных четыре дня! — Что это — американский стиль? Исчезнуть на полвека, чтобы прилететь на четыре дня! Ты что — птица? — Орел! — вступился Саул Исаакович. — Но меня не касается, насколько ты прибыл! — кричала Ревекка сверху, когда они уже вышли и спустились по лестнице. — На рыбу — чтоб был! Живописнейшей дорогой — через парк, мимо крепости и стадиона, мимо Александровской колонны и обсерватории повел Гришу Саул Исаакович. Парк зеленел свежо и прозрачно, благоухал после дождливых дней под решительным солнцем. Даже в такой ранний час за столом, принесенным кем-то из сарая и ставшим парковым инвентарем, уже играли в домино завсегдатаи. — Сейчас я скажу тебе, кто эти люди, которые с самого утра «забивают козла», как будто больше нечего делать. — Саул Исаакович решил объяснять Грише все, что встретится на пути. — Те два, в кепках, рыбаки, у них в Люстдорфе есть свои шаланды, — Саул Исаакович показал на море, а Гриша на море посмотрел. — А тот, что в галстуке, имеет прозвище Униженный и Оскорбленный. — Ты очень популярный человек, — сказал Гриша, когда они прошли мимо играющих, и оба рыбака подняли над прокаленными лицами полотняные фуражки. А когда треск костяшек по фанерному столу перестал быть слышен за кустами цветущей жимолости, когда остался позади парад лиловых ирисов, выстроившихся на клумбах набережной аллеи, когда свернули в боковую — с газоном посередине и в кружевных оборках маргариток по краям, когда самыми громкими звуками стали их собственные шаги по песчаной дорожке и жужжанье невидимых ос, Гриша сделал заявление. — Я должен тебе сообщить, Суля, — начал Гриша и посмотрел снизу вверх с тем выражением, с каким другие смотрят сверху вниз. Тон его сделался официальным. — Я имею к тебе долг. — Я тебе должен? — изумился Саул Исаакович. — Наоборот! Я — тебе! Официальность соскочила с Гриши, он сунул руки в карманы брюк и, заглядывая снизу и сбоку в лицо Саула, глядя хитро и хихикая, спросил: — Тебе неожиданность? Сюрприз? — Любопытно, конечно, но невероятно. Долг? Мне? Нет! — А! Я так и знал, что тебя заинтересует! Ты считаешь невозможно? Но — так! Я тебе должен немаленькую сумму и уплачу. И уплачу сейчас! И уплачу долларами! Двести долларов — хорошие деньги, как ты скажешь? — Гриша при каждом восклицании подпрыгивал от воодушевления. — И за что я буду давать тебе двести долларов? — Ты не шутишь? — Не знаешь, за что? Давай, давай, вспомни! — Что вспомнить? Гришенька, мне кажется, ты хочешь сделать мне подарок и придумываешь деликатный способ… — Сулька, ты не помнишь, как мы купили жеребенка? — Новости! Я прекрасно помню, как мы купили жеребенка! — А ты не помнишь, на какие деньги мы купили жеребенка? — На какие деньги мы купили жеребенка?.. Мы хорошо умели клянчить деньги на «хоны-ки», и после праздника мы купили жеребенка. — На твои и мои? — Нет. На твои и мои и на некоторую долю покойного Лазаря. — Лазарь умер? Гриша вытащил руки из карманов, Гриша стал печальным. — Лазарь умер, Гришенька, что тут странного… за то время, пока ты отсутствовал, про многих можно сказать, что они умерли. Я могу тебе назвать двадцать имен одних только погибших на войне и не остановиться ни разу, чтобы подумать, и не меньше чем пятьдесят, если хорошенько вспомнить. — А кто еще, Суля? — Ну кто, Семка Фрумкин, например. — Семка Фрумкин! — Соня Китайгородская. Вся семья, все четыре брата Волоценко. Давид — помнишь Давида? Арончик — помнишь его? Бася и Гитя Годович… — Хватит, подожди! Кто такая Соня? — Соня? Шошоночка с родинкой, они жили за железной дорогой возле пруда, вспомнил? |