Онлайн книга «Дни в Бирме»
|
– Что? – спросил Вестфилд. – Вор, сэр, – доложил толстый туземный инспектор. – Нашли при нем кольцо с изумрудом. Откуда оно у жалкого носильщика? И молчит, негодяй! Инспектор, бешено скалясь, подскочил к нищему и заорал: – Украл кольцо? – Нет. – Ты ворюга? – Нет. – В тюрьме сидел? – Нет. – Ну-ка повернись! – проревел опытный инспектор. – Нагнись! Подозреваемый устремил задрожавшее лицо на Вестфилда, тот глядел за окно. Констебли скрутили и нагнули жертву, инспектор задрал ему сзади лохмотья. – Смотрите сюда, сэр! Все в рубцах – пороли бамбуком. Значит, точно ворюга! – Хорошо, посадите, – буркнул Вестфилд. В глубине души ему не нравилось гоняться за всякой вороватой голью. Бандиты или бунтовщики – да. Но не эти трясущиеся жалкие крысята. – Сколько сейчас в кутузке, Моонг Ба? – Трое, сэр. Камера наверху представляла собой охраняемую вооруженным констеблем клетку из шестидюймового бруса. Внутри тьма, жуткая духота и никаких предметов обстановки за исключением самого примитивного, тошнотворно зловонного отхожего места. Два арестанта скорчились на нижней перекладине подальше от третьего – индийского кули, с ног до головы, как кольчугой, покрытого стригущим лишаем. Дородная бирманка, жена констебля, стоя возле клетки на коленях, раскладывала в миски водянистый рисовый дахл. – Сыты? – спросил Вестфилд. – Очень-очень сыты, наисвятейший, – хором откликнулись арестанты По норме на заключенного ежедневно отпускалось две с половиной аны, одну из которых аккуратно прикарманивала жена констебля. Флори спустился с веранды и лениво поплелся, сшибая стеком сорняки. Утром все – светлая зелень, розоватые стволы, сиреневатая почва – окрашивалось цветной акварелью, исчезавшей в слепящем дневном свете. Над плацем низко порхали стайки бурых голубей, изумрудные пчелы кружили среди цветов с неторопливостью гурманов. Вереница уборщиков тащила прикрытые краем одежды посудины к вырытой на опушке гнусной смрадной яме; еле ковылявшие на согнутых ногах заморыши в линялых тряпках выглядели процессией скелетов в могильных саванах. Рядом с поставленной у забора двойной, для близнецов, детской кроваткой вскапывал новую клумбу мали – слабоумный и апатичный индийский парень, живший практически в полном молчании, так как его манипурского диалекта не понимала даже жена из племени зербади; рот у парня из-за слишком толстого языка всегда был полуоткрыт. Закрыв лицо ладонью, он низко поклонился Флори и снова взмахнул своей мамути, продолжая неуклюже рубить землю ударами, сотрясавшимися вялые ляжки. На заднем дворе взвился сварливый вороний крик – у жен Ко Сла началась утренняя перебранка. Ручной бойцовый петух Неро надменно, нервируя Фло, прошелся по дорожке, и Ба Пи вынес миску вареного риса покормить петуха и голубей. Крик возле хижин для слуг разгорался, хриплые мужские голоса пытались прекратить ссору. Страдалец Ко Сла много терпел от своих благоверных, и от «старшей», суровой жилистой Ма Пу, и от «младшей жены», жирной ленивой Ма И. Однажды, когда Ма Пу гналась за мужем с палкой и К° Сла решил спрятаться за спиной хозяина, Флори весьма чувствительно досталось по ноге. Мистер Макгрегор – в шортах, рубашке хаки и охотничьем пробковом топи – поднимался по дороге, бодро шагая и раскачивая толстую трость. Помимо упражнений он старался соблюдать режим оздоровительных ранних прогулок. Холодная ванна и быстрая ходьба – лучшие средства начать день с энтузиазмом. Кроме того, случайно попавшая сегодня к мистеру Макгрегору и очень его расстроившая клеветническая статья в «Сынах Бирмы» заставляла особенно акцентировать оптимизм. – Добренького здоровьица! – приветствовал он Флори, шутливо имитируя ирландский говорок. – И вам того же! – выжал из себя улыбку Флори. «Тухлая бочка с салом!», сквозь зубы прошипел он, завидев мистера Макгрегора. Его тошнило от этих тугих спортивных шортиков, заставлявших вспомнить журнальные снимки веселых и умелых скаутских вожатых, вонючих старых педерастов. Так смехотворно вырядиться, выставив голые жирные коленки, ибо пакка-сахиб обязан укрепить мускулы перед утренней жвачкой! На холм вскарабкался запыхавшийся бирманец, клерк из конторы Флори. Сложив ладони и почтительно склонившись, он протянул грязный конверт, проштампованный по-бирмански, на клапане. – Доброе утро, сэр. – Доброе утро. Что это? – Местное письмо, сэр, сейчас пришло. Похоже, анонимное, сэр. – Черт! Ладно, иди, я буду часам к одиннадцати. Флори распечатал письмо, написанное на большом листе и гласившее: «Досточтимый Мистер ДЖОН ФЛОРИ! Осмеливаюсь просить о внимании. Позвольте, ваша честь, предупредить и предостеречь вас важным сообщением. В Кьяктаде известна ваша дружба с доктором Верасвами, которого вы часто навещаете и даже приглашаете в свой дом. Позвольте сообщить, что вышеуказанный Верасвами ПЛОХОЙ человек и не достоин дружбы европейского джентльмена. Это очень нечестный, неверный, продажный государственный служащий. Он выдает больным вместо лекарства цветную воду, продает наркотики и требует взятки. Несколько арестантов готовы заявить в суде, что он порет бамбуком и потом насыпает в раны перец, если родственники не приносят денег. Он также состоит в партии националистов и недавно организовал в газете «Сыны Бирмы» очень вредную статью против мистера Макгрегора, уважаемого Представителя Комиссара. Он также насилует пациенток в больнице. Ввиду изложенного почтительно выражаю надежду, что вы, ваша честь, будете СТОРОНИТЬСЯ вышеуказанного Верасвами и перестанете общаться с тем, из-за кого вам может последовать большое зло. Не устаю молиться о вашем здоровье, долголетии и процветании ВАШ ДРУГ» Текст был выведен старательным, но шатким почерком базарного писца, однако таким невеждам неизвестны словечки вроде «сторониться». Письмо, должно быть, диктовалось клерком, а вдохновлялось несомненно У По Кином. «Крокодилом», хмыкнул Флори. Что касается звучащей сквозь раболепие явной угрозы «брось доктора, не то пожалеешь!», это не впечатлило. Происки азиатов англичан не страшат. Теперь Флори колебался: никому ничего не говорить или показать анонимку объекту доноса. Порядочность, конечно, требовала отдать письмо доктору Верасвами, предоставив ему выбор ответных действий. И все же разумнее устраниться. Едва ли не главная из десяти заповедей пакка-сахиба учит бесстрастно взирать на грызню аборигенов. Нельзя доходить с ними до подлинной дружбы. Возможны и симпатия, и привязанность (англичане Британской Индии часто искренне любят местных сослуживцев, слуг, егерей, а сипаи плачут как дети, провожая полковника в отставку), подчас допустима и задушевная близость. Но союз, единение – никогда! Белому не пристало даже интересоваться содержанием «туземных свар», разбирая, кто там прав, кто виноват. |