Книга Женский портрет, страница 69 – Генри Джеймс

– Жаль, что ты не привезла с собой образцов своего мастерства.

– Я привезла, и даже много. Они в моем сундучке.

– Она очень, очень изрядно рисует, – вставила старшая монахиня по-французски.

– Рад это слышать. А кто давал ей уроки? Вы, сестра?

– О нет, – сказала сестра Катрин, слегка покраснев. – Ce n'est pas ma partie. [81] Я не даю им уроков – предоставляю это делать тем, кто умеет. Мы держим превосходного учителя рисования, мистера… мистера… как же его имя? – обратилась она ко второй монахине, упорно рассматривавшей ковер.

– У него немецкое имя, – отвечала та по-итальянски с таким видом, словно имя требовало перевода.

– Да, – продолжала первая сестра, – он – немец и дает у нас уроки много лет.

Девочка, которую не интересовал этот разговор, подойдя к открытой двери, любовалась садом.

– А вы – француженка? – спросил джентльмен.

– Да, сэр, – ответила гостья тихим голосом. – Я говорю с воспитанницами на моем родном языке: других я не знаю. Но наши сестры – из разных стран – есть и англичанки, и немки, и ирландки. Каждая говорит на своем языке.

Джентльмен улыбнулся:

– Кто же смотрел за моей дочерью? Уж не ирландка ли? – И увидев, что гостьи заподозрили в его вопросе какую-то каверзу, смысл которой им непонятен, поспешил добавить: – Я вижу, дело поставлено у вас превосходно.

– О да, превосходно. У нас все есть, и все самое лучшее.

– Даже уроки гимнастики, – осмелилась вставить сестра-итальянка. – Но совсем не опасные.

– Надеюсь. Это вы их ведете?

Вопрос этот искренне рассмешил обеих женщин; когда они успокоились, хозяин дома, взглянув на дочь, сказал, что она очень вытянулась.

– Да, но, пожалуй, больше она не будет расти. Она останется небольшой, – сказал сестра-француженка.

– Меня это не огорчает. На мой вкус женщины, как и книги, должны быть хорошими, но не длинными. Впрочем, не знаю, – добавил он, – почему моя дочь маленького роста.

Монахиня слегка пожала плечами, словно давая понять, что такие вещи не дано знать человеку.

– У нее отменное здоровье, а это главное.

– Да, вид у нее цветущий, – подтвердил отец, окидывая девочку долгим взглядом. – Что ты там нашла в саду, дорогая? – спросил он по-французски.

– Цветы. Их там так много, – отвечала девочка своим нежным, тонким голоском, говоря по-французски с таким же безупречным выговором, как и ее отец.

– Да, только хороших немного. Впрочем, какие ни на есть, а ты можешь собрать из них букеты для ces dames. [82] Ступай же.

Лицо девочки засияло от удовольствия.

– Можно? Правда? – повернулась она к отцу, улыбаясь.

– Я же сказал тебе, – ответил отец. Девочка повернулась к старшей монахине:

– Можно? Правда, ma mére? [83]

– Делай, как велит тебе мосье, твой отец, дитя, – сказала монахиня, снова краснея.

Девочка, успокоенная санкцией своей наставницы, спустилась по ступеням и исчезла в саду.

– Однако вы их не балуете, – заметил отец, посмеиваясь.

– Они всегда должны спрашивать позволения. Такова наша система. Мы охотно даем его, но сначала они должны попросить.

– О, я вовсе не против вашей системы. Она, без сомнения, превосходна. Я отдал вам дочь, не зная, что вы из нее сделаете. Отдал, веря вам.

– У человека должна быть вера, – назидательно сказала старшая сестра, взирая на него сквозь очки.

– Значит, моя вера вознаграждена? Что же вы из нее сделали?

– Добрую христианку, мосье, – сказала монахиня, потупив глаза. Мосье тоже потупил глаза, но, пожалуй, по иным причинам:

– Это прекрасно. А что еще?

Он уставился на монашенку, ожидая, возможно, услышать, что быть доброй христианкой – венец всех желаний; но при всем своем простодушии она вовсе не была настолько прямолинейна:

– Очаровательную юную леди, маленькую женщину, дочь, которая украсит вам жизнь.

– Да, она кажется мне очень gentille, [84] – сказал отец. – И прехорошенькая.

– Она – само совершенство. Я не знаю за ней ни одного недостатка.

– У нее их и в детстве не было, и я рад, что она не приобрела их у вас.

– Мы все ее очень любим, – с достоинством сказала монахиня, блеснув очками. – А что до недостатков, как может она приобрести у нас то, чего мы не имеем? Le couvent n'est pas comme le monde, monsieur. [85] Она, можно сказать, дочь наша. Ведь мы печемся о ней с самых малых ее лет.

– Из всех, кто покинет нас в этом году, больше всего мы будем сожалеть о ней, – почтительно пробормотала сестра помоложе.

– Да, мы еще долго будем поминать ее добрым словом, – подхватила первая. – Ставить другим в пример.

При этих словах добрая сестра вдруг обнаружила, что очки ее затуманились, а вторая монахиня после секундного замешательства достала из кармана носовой платок из какой-то неимоверно прочной ткани.

– Возможно, она нынче не покинет вас; пока еще ничего не решено, – поспешил откликнуться отец – не столько с тем, чтобы предупредить их слезы, сколько торопясь высказать свое искреннее желание.

– Мы будем только счастливы. В пятнадцать лет ей слишком рано уходить от нас.

– О, это вовсе не для себя я жажду забрать ее от вас, – воскликнул джентльмен с живостью несколько неожиданной. – Я с радостью оставил бы ее у вас навсегда!

– Ах, мосье, – улыбнулась старшая, вставая. – При всех своих добродетелях дочь ваша создана для жизни в миру. Le monde y gagnera. [86]

– Если бы все добрые люди ушли в монастыри, – негромко присовокупила вторая сестра, – что сталось бы с родом человеческим?

Вопрос этот мог быть истолкован шире, чем имела в виду эта добрая душа, и монахиня в очках поспешила сгладить впечатление, сказав умиротворяюще:

– Благодарение богу, везде есть добрые люди.

– Когда вы уйдете, под этой кровлей их станет двумя меньше, – галантно заметил хозяин дома.

На такой замысловатый комплимент простодушные гостьи не нашлись что ответить и только с должным смирением переглянулись; к счастью, появление их юной воспитанницы с двумя большими букетами – один из белых, другой из красных роз – развеяло их смущение.