Онлайн книга «Невероятные похождения Алексиса Зорбаса»
|
Кумовство это было для меня очень скорбным, и потому, услышав такое же предложение от мадам Ортанс, я вздрогнул. – Буду, – ответил я. – Клянусь честью, мадам Ортанс… – С этого момента, когда мы будем одни, можешь называть меня кумой… – сказала мадам и гордо улыбнулась. Она поднялась, поправила выбившиеся из-под шляпки букли, облизала губы и сказала: – Спокойной ночи, кум! Спокойной ночи! Ах, поскорее бы свидеться с ним… Я смотрел, как она удаляется, покачиваясь и изгибая старушечью поясницу с кокетством девочки. Она прямо-таки летела от радости, а ее старые растоптанные туфельки оставляли глубокие следы на песке. Не успела мадам скрыться за мысом, как на берегу раздались дикие крики и плач. Я вскочил и бросился бежать. У другого мыса женщины голосили, словно оплакивая кого-то. Я поднялся на скалу и посмотрел вдаль. От села торопливо шли мужчины и женщины, за ними с лаем бежали собаки, несколько всадников скакало впереди, густым облаком поднималась пыль. «Какая-то беда приключилась», – подумал я и стал быстро спускаться к мысу. Шум нарастал. Солнце уже закатилось, несколько розовых весенних облачков неподвижно застыли в небе. На смоковнице архонтовой дочки появилась новая зеленая листва. Вдруг передо мной выскочила мадам Ортанс. Она бежала назад, растрепанная и запыхавшаяся. Одна туфелька слетела у нее с ноги; держа туфельку в руке, мадам бежала и плакала. – Кум… Кум… – закричала она и чуть было не упала на меня, но я поддержал ее. – Почему ты плачешь, кума? – спросил я и помог ей надеть растоптанную туфельку. – Я боюсь… Боюсь… – Чего? – Смерти. Она учуяла в воздухе запах Смерти и испугалась. Я взял ее за дряблую руку, но старушечье тело дрожало и сопротивлялось. – Нэ хочу… Нэ хочу… – завизжала мадам. Бедняга боялась приближаться к месту, где побывала Смерть. Чтобы Смерть не увидела и не запомнила ее… Как и все старики, наша злополучная русалка пыталась спрятаться в траве, став зеленой, или припасть к земле, став темно-коричневой, чтобы Смерть не распознала ее. Она втянула голову в свои пухлые сутулые плечи и дрожала. Мадам поплелась к маслине, ее залатанное пальтишко раскрылось. – Укутай меня, куманек, – просила она. – Укутай меня и уходи. – Тебе холодно? – Холодно, укутай меня. Я укутал мадам как можно тщательнее, чтобы ее нельзя было распознать на земле, и ушел. Вскоре я уже подходил в мысу. Рыдания слышались все явственней. Передо мной пробежал Мимифос. – Что случилось, Мимифос? – закричал я. – Утопился! Утопился! – ответил тот, не останавливаясь. – Утопился! – Кто? – Павлос, сын Маврантониса. – Из-за чего? – Вдова… Голос его утонул в шуме. В мрачном воздухе, где замерло слово, возникло трепетное, опасное тело вдовы. Между тем я приблизился к скалам, у которых собралось все село. Мужчины стояли молча, с непокрытой головой, женщины, спустив платки на плечи, рвали на себе волосы и пронзительно вопили, а на гальке лежал разбухший, сильно посиневший труп. Почтенный Маврантонис стоял над ним неподвижно и смотрел. Правой рукой он опирался на посох, в левой зажал свою седую жесткую бороду. – Будь ты проклята, вдова! – раздался вдруг пронзительный вопль. – Бог тебя покарает! Какая-то женщина вскочила с земли и крикнула мужчинам: – Неужели в нашем селе не найдется мужчины, который бы зарезал ее на коленях, как ягненка? Тьфу на вас! И она плюнула на молча смотревших мужчин. Контоманольос, хозяин кофейни, встрепенулся и крикнул: – Не нужно срамить нас, Деликатерина! Не нужно срамить нас! Есть у нас в селе настоящие мужчины, и ты сама скоро это увидишь! Тут я не выдержал и воскликнул: – Постыдитесь! Да разве женщина в чем виновата? Так уж ему на роду было написано. Бога побойтесь! Но никто даже не стал возражать. Верзила Манолакас, двоюродный брат утопленника, взял труп на руки и двинулся к селу. Женщины пронзительно вопили и рвали на себе волосы, а увидав, что труп уносят, бросились было, чтобы вцепиться в него, но почтенный Маврантонис отстранил их, подняв посох, и пошел впереди. Следом двинулись, причитая, женщины, а за ними молча – мужчины. Они исчезли в сумерках, и снова стало слышно спокойное дыхание моря. Я огляделся: вокруг никого не было. – Вернусь, – сказал я. – Много горести – слава богу! – имел и этот день. Я в раздумье пошел по тропе и разглядел в полумраке дядюшку Анагностиса, который все еще стоял на камне, опустив подбородок на посох и глядя на море. Я позвал его. Он не услышал. Тогда я подошел, он увидел меня, кивнул и пробормотал: – Бедные люди! Жаль молодой жизни! Не смог горемычный вынести своей страсти, бросился в море и утонул. Избавился. – Избавился? – Избавился, сынок, избавился. А что бы он с ней делал – с жизнью-то? Женился бы на вдове, так вскоре пошли бы сетования, а может быть, и позор бы приключился. Она ведь как кобыла горячая. Так и ржет, едва мужчину увидит. А не женился бы на ней, опять-таки горевал бы всю жизнь, потому как считал бы, что потерял невесть какую ценность. Впереди – пропасть, позади – река. – Не говори так, дядюшка Анагностис. После таких слов и жить не хочется. – Не бойся! Разве их кто услышит? А если и услышит, разве поверит? Вот, к примеру, разве бывал человек счастливее меня? Были у меня поля, виноградники, маслины, дом двухэтажный. Настоящий хозяин. И жена у меня была хорошая, послушная, сыновей рожала, никогда мне в глаза глянуть не смела, и дети у меня хорошие. Грех жаловаться. И внуки есть. Чего же еще желать? Я в земле прочно укоренился. И все же, если бы родился я снова, повесил бы и я камень на шею и бросился бы в море, как Павлис. Тяжела жизнь, даже самая удачная и то тяжела, будь она неладна! – Чего ж тебе недостает, дядюшка Анагностис? Почему ты вздыхаешь? – В том-то и дело, что все у меня есть! Да только с таким вопросом обратись ты лучше к сердцу человеческому! Он немного помолчал и посмотрел на море, которое начало уже темнеть. – Хорошо ты сделал, Павлис! – воскликнул старик и поднял посох. – Женщины пусть себе вопят – на то они и женщины, глупые создания. А ты избавился. И отец твой о том знает, потому – видел? – ни звука не издал. |