Книга Хлеб великанов, страница 40 – Мэри Вестмакотт

Он повернулся.

— Я пришлю партитуру, — бросил он через плечо. — Учите.

Он вышел и захлопнул за собой дверь.

Джейн присела к столу, невидящими глазами глядя в стену. Пришел ее шанс. Она тихо прошептала: «Боюсь».

3

Всю неделю Вернон обдумывал вопрос, надо или нет ловить Джейн на слове. Он мог бы подъехать в город в конце недели — а вдруг ее не будет дома? Он испытывал неуверенность и смущение. Может, она уже забыла, что приглашала его?

Эти выходные он пропустил. Убедил себя, что она уже забыла о нем. А потом получил письмо от Джо, где та упоминала, что дважды виделась с Джейн. Это решило вопрос. В следующую субботу в шесть часов Вернон позвонил в дверь квартиры Джейн.

Джейн открыла сама. Когда она разглядела, кто перед ней, глаза ее округлились, но она не высказала удивления.

— Заходите, — сказала она. — Я заканчиваю занятие, но вы мне не помешаете.

Он прошел за ней в длинную комнату с видом на реку. Она была пустой — только рояль, диван и два кресла да на стенах бушующий вихрь колокольчиков и желтых нарциссов. Одна стена имела особые обои — ровного темно-зеленого цвета, и на ней висела единственная картина — странноватая группа голых древесных стволов. Чем-то она напомнила Вернону его детские приключения в Лесу.

На табурете у рояля сидел человечек, похожий на белого червя.

Джейн сунула Вернону пачку сигарет и жестким командирским голосом сказала: «Мистер Хилл, начали», — и стала расхаживать по комнате.

Мистер Хилл накинулся на рояль, его пальцы забегали с невероятной скоростью и проворством. Джейн пела большей частью sotto voce [19] , почти не слышно, изредка что-то в полный голос. Раз-другой она оборвала себя яростным, нетерпеливым возгласом, и мистеру Хиллу приходилось возвращаться на несколько тактов назад.

Прекратила она неожиданно, хлопнув в ладоши. Потом прошла к камину, позвонила в колокольчик и впервые обратилась к мистеру Хиллу как к человеческому существу:

— Мистер Хилл, выпьете с нами чаю?

Мистер Хилл извинился и сказал, что никак не может. Несколько раз вильнув всем телом, он бочком выскользнул из комнаты. Горничная внесла черный кофе и горячие гренки. Джейн, похоже, именно так себе представляла послеобеденный чай.

— Что вы пели?

— «Электру» Рихарда Штрауса.

— О! Мне понравилось. Будто дерутся две собаки.

— Штраус был бы польщен. Но я вас поняла. Драчливая музыка.

Она подвинула к нему гренки и сказала:

— Ваша кузина дважды была у меня.

— Я знаю. Она мне написала.

Он чувствовал себя скованно. Так хотел прийти, а теперь не знает, что сказать. Было в Джейн что-то такое, из-за чего он чувствовал себя неуютно. Вдруг он выпалил:

— Скажите честно, вы советуете мне бросить к черту работу и насесть на музыку?

— Как я могу такое сказать? Я же не знаю, чего вы хотите.

— Но вы же говорили это в тот вечер. Что каждый волен делать то, что ему нравится.

— Да. Не всегда, конечно, но почти всегда. Если вы хотите кого-то убить, ничто вас не остановит. Но потом вас повесят.

— Я никого не собираюсь убивать.

— Нет, вы хотите, чтобы у сказки был счастливый конец. Дядя умирает и оставляет вам все деньги, вы женитесь на своей возлюбленной и живете в Эбботс — или как там оно называется — спокойно и счастливо всю жизнь.

Вернон рассердился:

— Я бы не хотел, чтобы вы смеялись надо мной.

Джейн замолчала и совсем другим голосом сказала:

— Я не смеялась. Я пыталась вмешаться и то, что меня совершенно не касается.

— Что значит пытались вмешаться?

— Пыталась повернуть вас лицом к реальности, забыв, что вы… вылет на восемь моложе меня и что для вас эта пора еще не пришла.

Он вдруг подумал: «Ей можно сказать что угодно — все. Хотя она не всегда будет отвечать так, как мне хочется».

Вслух он произнес:

— Продолжайте, пожалуйста. С моей стороны очень эгоистично говорить все время о себе, но я так беспокоюсь… мне так тревожно. Я хочу знать, что вы имели в виду, когда в тот раз сказали, что из четырех вещей я могу получить что-то одно, а не все сразу.

Джейн сосредоточилась.

— Что я имела в виду? А, вот что. Чтобы получить желаемое, приходится платить или идти на риск, иногда — и то и другое. Например, я люблю определенную музыку. Мой голос годится для совсем другой музыки. У меня хороший концертный голос — но не оперный, разве что для оперетты. Но я пою Вагнера и Штрауса — то, что люблю. Я пока еще не расплачиваюсь за это, но риск огромный. В любую минуту я могу потерять голос. Я это знаю. Я посмотрела фактам в лицо и решила, что игра стоит свеч.

В вашем случае вы перечислили четыре вещи. Во-первых, я полагаю, что за несколько лет работы у дяди вы станете богаты без дополнительных усилий. Но это не слишком интересно. Во-вторых, вы хотите жить в Эбботс-Пьюисентс. Вы можете сделать это завтра же, если женитесь на девушке с деньгами. А что касается девушки, которую вы любите и хотите жениться…

— Да, могу я получить ее завтра же? — со злой иронией спросил Вернон.

— Я бы сказала — да, запросто.

— Как?

— Продав имение. Ведь оно ваше, не так ли?

— Да, но я не могу… Не могу…

Джейн улыбалась, откинувшись в кресле.

— Вам приятнее верить в сказки?

— Должен быть какой-то другой выход.

— Конечно, он есть. Простейший. Пойдите с ней в ближайшую контору и зарегистрируйте брак. Вы оба совершеннолетние.

— Вы не понимаете. На таком пути сотни трудностей. Я не могу предложить Нелл жить в нищете. Она не хочет быть бедной.

— Или не может.

— Как это?

— Просто не может. Есть люди, которые не могут быть бедными, знаете ли.

Вернон встал и прошелся по комнате. Вернувшись, он опустился на коврик перед камином возле кресла Джейн и, глядя на нее снизу вверх, спросил:

— А четвертое? Музыка? Вы думаете, я могу что-нибудь там сделать?

— Не знаю. Одного желания недостаточно. Но если так случится, то она поглотит нее остальное, так мне кажется. Все уйдет — Эбботс-Пьюисентс, деньги, девушка. Боже мой, я чувствую, вас ждет нелегкая жизнь! Ух! Аж мурашки по коже. Лучше расскажите мне про оперу, которую вы пишете, — мне Себастьян говорил.

Когда он закончил рассказ, пробило девять. Оба удивленно вскрикнули — и отправились в ближайший ресторанчик. Когда они стали прощаться, к нему вернулась прежняя робость.