Онлайн книга «Тихий американец»
– Сыграем, кому платить? – Пожалуйста. – Я вытащил кости для священной игры в «восемьдесят одно». Эта цифра и стук костей сразу же напоминают мне военные годы в Индокитае. Где бы мне ни пришлось увидеть людей, кидающих кости, я мысленно переношусь назад, на улицы Ханоя или Сайгона, в опаленные пожаром кварталы Фат-Дьема, слышу близкие разрывы мин, возле каналов вижу парашютистов, раскрашенных, как гусеницы, чтобы их не было видно сверху, а иногда у меня перед глазами встает мертвый ребенок. – Без мыла, – сказал Виго, кинув четыре, два и один. Он пододвинул мне последнюю спичку. У сотрудников французской охранки была мода пользоваться особым жаргоном в этой игре. Выдумал его, наверно, сам Виго, а потом его переняли и другие офицеры, чином пониже, которые почему-то не позаимствовали у Виго его страсти к Паскалю. – Младший лейтенант. Каждая проигранная партия повышала вас в звании, – вы играли, пока один из вас не получал чин командующего. Виго выиграл и вторую игру и, отсчитывая спички, сказал: – Мы нашли собаку Пайла. – Да ну? – Ее, видно, не смогли отогнать от его тела. Во всяком случае, ей перерезали горло. Труп ее нашли в тине, метрах в сорока пяти от Пайла. Может, она туда отползла. – Вас все еще занимает это дело? – Американский посланник не дает нам покоя. У нас, слава богу, не поднимают такого шума, когда убивают француза. Правда, убийство французов здесь не редкость. Мы бросили кости, чтобы поделить спички, а потом началась настоящая игра. С непостижимым проворством Виго выбрасывал четыре, два и один. У него оставалось всего три спички, а у меня выпало самое маленькое число очков. – Наннет, – сказал Виго, пододвигая мне еще дне спички. Когда он избавился от последней, он произнес: – Командующий! – и я позвал официанта, чтобы заказать выпивку. – Неужели кому-нибудь удается вас обыграть? – спросил я. – Случается, но редко. Хотите отыграться? – В другой раз. Из вас вышел бы профессиональный игрок! Вы играете и в другие игры? Он жалко улыбнулся, и я почему-то вспомнил его блондинку-жену, которая, как поговаривали, изменяла ему с молодыми офицерами. – Как сказать, – протянул он. – Человеку всегда доступна самая крупная из азартных игр. – Самая крупная? – «Давайте взвесим выигрыш и проигрыш, – процитировал он, – поставив ставку на то, что бог есть; давайте обсудим обе возможности. Выиграв, вы получите все на свете; проиграв, не потеряете ничего». Я ответил ему словами того же Паскаля, – это была единственная цитата, которую я помнил: «И тот, кто выбрал „орла“, и тот, кто сказал „решка“, – одинаково ошибутся. Оба они неправы. Правильно поступает тот, кто вовсе не бьется об заклад». – «Да, но вам приходится на кого-то ставить. У вас нет выбора. Вы уж вступили в игру». А вы не следуете своим принципам, Фаулер. Вы втянулись в игру, как и все мы. – Только не в вопросах религии. – При чем тут религия? В сущности говоря, – пояснил он, – я думал о собаке Пайла. – А-а-а… – Помните, что вы мне тогда сказали по поводу улик, которые можно обнаружить, исследовав землю на ее лапах? – Вы же мне ответили, что вы – не Мегрэ и не Лекок. – А я все-таки кое-чего добился, – сказал он. – Ведь Пайл всегда брал собаку с собой, когда он куда-нибудь шел? – Кажется, да. – Он ею слишком дорожил, чтобы дать ей бродить где вздумается? – Тут это опасно. Ведь здешние жители едят чау-чау, разве вы не знаете? – Он стал прятать кости в карман. – Вы взяли мои кости, Виго. – Простите. Нечаянно… – Почему вы сказали, что все-таки я вступил в игру? – Когда вы последний раз видели собаку Пайла? – Ей-богу, не помню. Я не веду учета собачьим визитам. – А когда вы собираетесь ехать в Англию? – Еще не знаю. Терпеть не могу сообщать полиции что бы то ни было. Не хочу облегчать им жизнь. – Мне бы хотелось сегодня вечерком к вам зайти, Часиков в десять, если у вас никого не будет. – Я отправлю Фуонг в кино. – У вас с ней опять все в порядке? – Да. – Странно. А мне показалось, что вы – как бы это выразиться – не очень счастливы. – Право же, для этого найдется немало причин, Виго. – И я добавил грубо: – Кому это лучше знать, как не вам. – Мне? – Да. Вы и сами не очень-то счастливы. – Ну, мне не на что жаловаться. «В сгоревшем доме не льют слез». – Это откуда? – Все из того же Паскаля. Рассуждение о том, что человек может гордиться своим несчастьем. «Дерево не чувствует горя». – Что вас заставило стать полицейским? – Причин было много. Необходимость зарабатывать на хлеб, любопытство к людям, да, пожалуй, и страсть к Габорио [43] . – Вам следовало стать священником. – Я не читал подходящих книг, по крайней мере в те годы. – Вы все еще подозреваете, что я замешан в этом деле? Он встал и допил свой вермут-касси. – Я просто хочу с вами поговорить. Когда он ушел, мне показалось, что он посмотрел на меня с состраданием, словно на приговоренного к пожизненному заключению узника, в чьей поимке он был виновен. Я нес свой крест. Уйдя из моей квартиры, Пайл словно приговорил меня к тягостным неделям сомнений и неуверенности. Всякий раз, возвращаясь домой, я ждал беды. Иногда я не заставал Фуонг и никак не мог сесть за работу, раздумывая, вернется ли она вообще. Я спрашивал ее, где она была (стараясь не выказать ни тревоги, ни подозрений), и она называла то базар, то лавку, сразу же предъявляя вещественные доказательства (самая ее готовность подтвердить свой рассказ казалась мне в ту пору подозрительной); по ее словам, она иногда ходила в кино, и обрывок билета всегда был у нее наготове; но чаще всего она бывала у сестры и там-то, по-моему, как раз и встречалась с Пайлом. Я любил ее в те дни с какой-то ожесточенностью, словно ненавидел, но ненависть моя была не к ней, а к будущему. Одиночество лежало рядом со мной по ночам, и одиночество держал я в своих объятиях. Фуонг нисколько не переменилась; она по-прежнему приносила мне еду, готовила трубки, нежно и ласково отдавала мне свое тело, но оно уже больше меня не радовало. И если в первые дни я хотел заглянуть ей в душу, то теперь я стремился прочесть ее мысли, спрятанные от меня за словами языка, которого я не понимал. Мне не хотелось ее допрашивать. Мне не хотелось заставлять ее лгать (до тех пор, пока ложь не была произнесена, я мог делать вид, что мы относимся друг к другу по-прежнему), но внезапно вместо меня заговаривала тревога. |