Онлайн книга «Наш человек в Гаване»
— Прямо шпионаж какой-то! — Это и есть шпионаж, старина, во всяком случае, как это называют в романах. Вот почему я и хотел поговорить о вашем Лопесе. Он человек надежный или лучше его убрать? — Вы что, из разведки? — Да вроде того. — Зачем я стану выгонять Лопеса? Он у меня работает уже десять лет. — Мы можем найти вам человека, который отлично разбирается в пылесосах. Но, естественно, последнее слово должно остаться за вами. — Да какое я имею отношение к вашей разведке? — Минуточку, старина, сейчас мы к этому подойдем. Мы на всякий случай проверили Лопеса — он, кажется, чист. Но вот ваш друг Гассельбахер… тут бы я поостерегся. — Откуда вы знаете Гассельбахера? — Я ведь тут уже пару дней и кое-что разнюхал. В таких случаях надо быть в курсе дела. — В каких случаях? — Где он родился, этот Гассельбахер? — Кажется, в Берлине. — На чьей он стороне? Восток? Запад? — Мы никогда не говорим о политике. — Впрочем, это роли не играет. Восток или Запад — немец есть немец. Вспомните Риббентропа. Нас второй раз на эту удочку не поймаешь. — Гассельбахер не занимается политикой. Он старый врач, живет здесь уже тридцать лет. — Все равно, вы себе не представляете… Но вы правы: если вы с ним порвете, это сразу бросится в глаза. Осторожно водите его за нос, вот и все. Если обходиться с ним умело, он может быть даже полезен. — Я не собираюсь водить его за нос. — Это нужно для дела. — Да не желаю я участвовать в ваших делах! Что вы ко мне привязались? — Вы — английский патриот. Живете здесь много лет. Уважаемый член Европейского коммерческого общества. А нам необходим резидент в Гаване, сами понимаете. Подводные лодки нуждаются в горючем. Диктаторы всегда находят общий язык. Большие диктаторы затягивают в свои сети маленьких. — Атомным подводным лодкам не нужно горючее. — Точно, старина, точно. Но война всегда немножко отстает от жизни. Надо быть готовым, что против нас используют и обычные виды вооружения. К тому же не забывайте об экономическом шпионаже: сахар, кофе, табак. — Вы найдете все, что вам нужно, в официальных ежегодниках. — Мы им не доверяем, старина. Ну и конечно, политическая разведка. Ваши пылесосы дают вам доступ в любое место. — Вы хотите, чтобы я делал анализы пыли? — Вам, старина, это может показаться смешным, но ведь основным источником сведений, которые получила французская разведка во время дела Дрейфуса, была уборщица германского посольства — она собирала обрывки из корзин для бумаг. — Я даже не знаю, как вас зовут. — Готорн. — А кто вы такой? — Ну что ж, могу вам сказать; я организую сеть в районе Карибского моря. Минуточку! Кто-то идет. Я умываюсь. А ну-ка, ступайте в клозет. Нас не должны видеть вместе. — Но нас уже видели вместе. — Случайная встреча. Земляки. — Он втолкнул Уормолда в кабинку так же, как раньше втолкнул его в уборную. — Правила прежде всего. Ясно? Наступила тишина, только вода журчала в кране. Уормолд присел. Ему не оставалось ничего другого. Ноги его все равно были видны из-под перегородки, не доходившей до полу. Вода продолжала течь. Уормолд испытывал чувство безграничного удивления. Его поражало, почему он не покончил со всей этой ерундой с самого начала. Ничего удивительного, что Мэри его бросила. Он вспомнил одну из их ссор: «Почему ты что-нибудь не сделаешь, не совершишь хоть какого-нибудь поступка, все равно какого! Стоишь, как истукан…» «Ну по крайней мере на этот раз я не стою, а сижу». Да и что он мог сказать? Ему не дали возможности вставить хоть слово. Минуты шли. Какие громадные у кубинцев мочевые пузыри; руки у Готорна, наверно, уже давно чистые. Вода перестала течь. Он, видно, вытирает руки; Уормолд вспомнил, что здесь нет полотенца. Еще одна задача для Готорна, но он с ней справится. Не зря ведь он прошел специальную подготовку. Наконец чьи-то ноги прошли назад к двери. Дверь закрылась. — Можно выйти? — спросил Уормолд. Это прозвучало, как капитуляция. Теперь он подчинялся приказу. Готорн на цыпочках подошел поближе. — Дайте мне несколько минут, старина, чтобы я успел убраться. Знаете, кто это был? Тот полицейский. Подозрительно, правда? — Он мог узнать мои ноги под дверью. Как вы думаете, не обменяться ли нам штанами? — Будет выглядеть неестественно, — сказал Готорн, — но мозги у вас варят правильно. Я оставляю в раковине ключ от моей комнаты. «Севил-Билтмор», пятый этаж, пройдете прямо наверх. Сегодня вечером, в десять. Нужно потолковать. Деньги и прочее. Низменные материи. Портье обо мне не спрашивайте. — А вам разве ключ не нужен?. — У меня есть отмычка. Пока. Уормолд поднялся и увидел, как затворилась дверь за элегантной фигурой и невыносимым жаргоном Готорна. Ключ лежал в раковине — «комната 510». В половине десятого Уормолд зашел к Милли, чтобы пожелать ей спокойной ночи. Тут, во владениях дуэньи, был безукоризненный порядок: перед статуэткой святой Серафины горела свеча; золотистый требник лежал возле кровати; одежда была старательно убрана, словно ее не было вовсе, и в воздухе, как фимиам, плавал легкий запах одеколона. — Ты чем-то расстроен, — сказала Милли. — Все еще волнуешься из-за капитана Сегуры? — Ты меня никогда не водишь за нос, а, Милли? — Нет. А что? — Все почему-то меня водят за нос. — И мама тоже водила? — По-моему, да. — А доктор Гассельбахер? Он вспомнил негра, который ковылял мимо бара. Он сказал: — Может быть. Иногда. — Но ведь это делают, когда любят, правда? — Не всегда. Я помню в школе… Он замолчал. — Что ты вспомнил, папа? — Много всякой всячины. Детство — начало всякого недоверия. Над тобой жестоко потешаются, а потом ты начинаешь жестоко потешаться над другими. Причиняя боль, теряешь воспоминания о том, как было больно тебе. Однако он каким-то образом, но отнюдь не потому, что был чересчур уж добрым, не пошел по этому пути. Может быть, оттого, что у него просто не хватило характера. Говорят, что школа вырабатывает характер, стесывая острые углы. Углы-то ему стесали, но в результате, кажется, получился не характер, а нечто бесформенное, как один из экспонатов в музее современного искусства. — А тебе хорошо, Милли? — спросил он. — Конечно. |