Книга Растревоженный эфир, страница 3 – Ирвин Шоу

— В половине двенадцатого. — О'Нил надел шляпу. — Только не звони мне, чтобы сообщить, что не сможешь прийти.

— О'Нил, ты эксплуататор. — Во взгляде Арчера появилось любопытство. — А в чем, собственно, дело?

— Я скажу тебе завтра.

О'Нил вышел из студии, не попрощавшись ни с Эрресом, ни с Атласом.

Звукорежиссер все сидел за роялем и теперь сражался со сложной аранжировкой «Волшебного вечера». В музыке слышалась великая печаль, словно он сообщал слушателям о том, что всякий раз, когда влюблялся, ему давали от ворот поворот.

Арчер покачал головой, забыв об О'Ниле и его проблемах до завтрашнего утра. Взяв пальто и шляпу, он направился к Эрресу, который освободил карманы Атласа от мелочи и теперь читал газету.

— С делами покончено, — доложил Арчер. — Пора и развеяться.

— Хит сезона — убийство из милосердия. — Эррес кивнул на газету и надел пальто. Вдвоем они направились к двери, на прощание махнув рукой Атласу, который дожидался приятеля. — Врачи с инъекциями воздуха, мужья с мясницкими ножами, дочери с полицейскими револьверами. В эти дни милосердного насилия выше крыши. Общество открывает совершенно новый путь к святости. На суде над военными преступниками по окончании следующей войны защищать их будет общество сторонников эвтаназии. [4] Они, конечно, скажут, что водородная бомба сброшена из жалости. Чтобы спасти население города, а то и страны от мучительной смерти от рака в частности и от тягот жизни вообще. Весомый аргумент. Кто решится вынести обвинительный приговор?

Арчер улыбнулся.

— Я знал, что кто-нибудь наконец-то докажет, сколь опасен для здоровья прямой эфир. Всем чиновникам от радио — служебная записка: «Будьте осторожны, имея дело с прямым эфиром».

Они вошли в кабину лифта, чтобы выйти из нее двадцатью этажами ниже навстречу порывам холодного ветра.

Светились витрины, тротуары приятно удивляли чистотой, мимо медленно проползали свободные такси. Арчер чувствовал, что вечер только начинается и впереди их еще ждут славные дела.

Он зашагал к Верхнему Манхэттену, Эррес пристроился рядом. Оба высокие, широкоплечие. Правда, Эррес был почти на десять лет моложе. Эхо их шагов отдавалось от стен домов. Шли они на север, навстречу ветру.

— Что с О'Нилом? — спросил Эррес. — У него было такое лицо, будто инженю укусила его за зад.

Арчер усмехнулся. С Виктором надо держать ухо востро. Он вроде бы ничего не замечает, а на самом деле от него не ускользает ни одна мелочь. Его внутренний барометр улавливает малейшие изменения эмоциональной атмосферы.

— Не знаю. Может, спонсор чихнул во время рекламной паузы. Или гардеробщица погладила норку против шерсти.

— Норка, — кивнул Эррес. — Парадная форма. Надевается на парады, на заседания военного трибунала и при демобилизации. Как по-твоему, теперь, когда О'Нил так тепло одет, он будет голосовать за республиканцев?

— Я в этом сомневаюсь, — с самым серьезным видом ответил Арчер. — Вся семья О'Нила страдает от привычной травмы — «теннисного локтя». [5] Слишком долго и часто они дергали за рычаг машины для голосования, стараясь обеспечить победу демократам как минимум в двенадцати округах.

— Парень он, конечно, хороший, учитывая то, что спонсор мертвой хваткой держит его за яйца.

Арчер улыбнулся, но от слов Эрреса его покоробило. Вернувшись с войны, Вик постоянно сдабривал свою речь казарменными шуточками независимо от того, кто его слушал. Арчеру такие солености резали слух, о чем он как-то сказал Эрресу. На это тот с улыбкой ответил: «Вы должны извинить меня, профессор. С образованием у меня не очень, а мой лексикон формировался на службе родине. На войне, знаете ли, ругательства в ходу. Но я не говорю ничего такого, чего нельзя прочитать в любой хорошей библиотеке».

Эррес не грешил против истины. К тому же большинство знакомых Арчера все чаще и чаще расцвечивали свою речь теми же ругательствами, отдавая дань моде, и Арчер поневоле задумывался, а не отстает ли он от жизни, когда внутренний цензор вновь и вновь указывал на неуместность подобных выражений в цивилизованной беседе. И когда с губ Эрреса слетали такие словечки, Арчер спрашивал себя, а не свидетельствуют ли они о каком-то тайном изъяне их дружбы.

Арчер мотнул головой, злясь на себя и свои размышления. Наверное, это отголоски его учительского прошлого, неистребимого желания обучить студентов правилам хорошего тона.

— Когда я смотрел на тебя сегодня, у меня промелькнула одна мысль, — нарушил молчание Арчер.

— Озвучь ее, — попросил Эррес. — Озвучь свою единственную мысль.

— Я подумал, что ты очень хороший актер.

— Упомяни про меня в рапорте, — улыбнулся Эррес. — Когда в следующий раз пойдешь в штаб дивизии.

— Ты слишком хорош для радио.

— Измена! — Эррес придал лицу серьезный вид. — Ты кусаешь руку, которая тебя кормит.

— Тебе не приходится напрягаться, — продолжал Арчер без тени улыбки. Они проходили мимо витрины, уставленной французскими книгами с яркими, приковывающими взгляд суперобложками. Коллаборационизм, чувство вины, страдания, специально импортированные для Мэдисон-авеню, по три доллара за экземпляр. — Все тебе дается легко, ты участвуешь в скачках, где достойных соперников у тебя нет.

— Ваша правда, — склонил голову Эррес. — Мой родитель — известный жеребец из конюшен Среднего Запада. Взял множество первых мест. В забегах второго сорта.

— А тебе никогда не хотелось посмотреть, сможешь ли ты выдержать настоящую конкуренцию?

Эррес задумчиво глянул в боковую улицу.

— Нет. А тебе бы хотелось?

— Конечно. На сцене, где ты можешь раскрыться полностью. Внешность у тебя подходящая. Выглядишь ты молодо. Простое открытое лицо с легким налетом жестокости. Самое то.

Эррес хохотнул.

— Гамлет пятидесятого года.

— Когда я слушаю, как ты произносишь глупые строчки Барбанте, у меня возникает ощущение, что твой талант тратится зря. Как будто свайным копром забивают чертежные кнопки.

Эррес улыбнулся:

— А ты представь себе, как хорошо быть свайным копром, которому приходится забивать только чертежные кнопки. Он же протянет целую вечность и через сто лет после продажи будет как новенький.

— Подумай об этом, дорогой мой. Они свернули на Сорок шестую улицу.

— Не буду, дорогой мой, — ответил Эррес.

Они улыбнулись друг другу, и Эррес открыл дверь бара «Луи», пропуская Арчера вперед. Они вошли, закрывшаяся дверь отсекла холод и ветер.