Онлайн книга «Черная месса»
|
Я хотела подготовить вас к никогда не утомляющему празднику ночи и бодрствующего утра, чтобы усилить его блистательными битвами. О, как слаба я! О, как я жалка! Тяжелая рука играет мной и давит на меня. Рука необузданного своевольного возницы. Но для вас, ради вашей пользы и блага я унижусь, я смирюсь перед этой дланью, дабы простерла она над вами свое милосердие. Я посылаю мою любимую дочь, мою первую жрицу — Иезавель, жену Ахава. Я, с трепещущим сердцем, посылаю Иезавель, чтобы смирилась она во Имя мое перед диким богом, повелителем, которого тут называют Яхве. Я посылаю Иезавель, мою любимую дочь, закутанную в драгоценное покрывало, служить денно и нощно пророку бога Яхве, избраннику повелителя. Так говорит богиня. Слушайте ее и поклоняйтесь ей! Едва жрец выговорил имя Иезавели, как медленно в толпе все усиливающимся гулом поднимается неописуемый рокот одобрения. Потрясение настолько велико, что кафедра с ее высокими воздушными узорными лесами под напором тесно обступившей ее толпы подкашивается, раскалывается и рушится, а желтый жрец летит вниз. Я вижу мужчин, раздирающих себе грудь гвоздями; женщины рвут на груди свои платья, другие зарываются головами в траву, старики всхлипывают и задыхаются, дети, потерянные матерями, визжат в суматохе. Мы, пилигримы, стоим в стороне, насмешливо и неподвижно. В глазах некоторых вспыхивает скрываемое еще торжество. Вот! Обрушивается буря голосов! Медь, басы, тромбоны, литавры — одна и та же фраза в едином ритме маячит вдалеке. Широкая улица захвачена тупой человеческой массой. Однако мы стоим прямо и с достоинством, ожидая в конце этой улицы. Железные двери цоколя алтаря Астарот раскрываются. Три фигуры отделяются от темноты, одна в сияющем облаке, две желтые жрицы следуют за нею. Мерцающая фигура приближается, обе других держатся в отдалении. Я слышу крик: «Иезавель!» Насмешливые гримасы на лицах моих братьев словно застыли. Я делаю три шага вперед. Священное фиалковое покрывало богини видением падает на мою сетчатку. На неизвестной ткани светятся нежно очерченные знаки Зодиака, корабли, храмы, города, спящие пары влюбленных; все явления жизни вышиты на этой волшебной ткани. Все ближе парит это очарование. Ястреб под куполом моего сознания трижды коротко вскрикивает: слабым сиянием пробуждается во мне отпечаток английского приветствия: «Хвала тебе, Мария, мать всех милостей!» Я пытаюсь проговорить эти слова, но воспоминание уже миновало. Теперь я различаю фигуру идущей женщины. Она — будто дуновение, огненный вздох, затерянный в широком облаке покрывала. В красные, сильно раскачивающиеся туфли с золотыми каблучками обуты ее усталые ноги, словно не привыкшие к ходьбе и беспомощно переступающие. Ее непокрытые рыжие волосы увенчивает шапочка кабиров [83] . До середины лба свисает выточенный в форме яйца, бесстыдно сияющий рубин. Ах! На мне — фальшивая борода? Пахнет пылью кулис? Что это за музыка? Кто она — та, что подходит ко мне? Ястреб ликует. Это Лючия ди Ламмермур. Это Иезавель. Это Лейла! Мне в грудь вцепляется какой-то противный арфист. Язык мой дрожит и ощущает кислоту железной проволоки под электрическим током. Не кого-то другого выбирает она, именно меня. Надо мной она парит с опущенной головой, с закрытыми, багровым цветом накрашенными веками; ресницы погружаются в черноту под глазами. Это она! О! Сегодня я — певец, сегодня я стою в освещенном рампой сне. Выдержать еще секунду! Молчи, ястреб! Она близко — Лейла! Я расправляю руки. Душа моя раскачивается, как пловец, что собирается с высокого парапета прыгнуть в море. Теперь… Меня отбрасывает множество рук. Из нашей толпы выходит мужчина, широкоплечий и высокий. На нем короткая меховая куртка, опоясанная вокруг бедер веревкой, и черный плащ на плечах. В руке он держит узловатую палку. Ступни его босы, в струпьях и кровавой пыли. Лица его я не вижу, так как медленно и боком шагая, он поворачивается к нам спиной. Возгласы в толпе: «Илия! Пророк из Фисбы Галаадской!» Уже звучит гимн пилигримов. Дико поют они свою походную песнь и торжествующе топают ногами: «Не хотим быть как язычники, как иноземцы, не хотим язычниками быть!» Теперь высокий волосатый мужчина стоит напротив нее, Иезавели — Лейлы. Мое тело корнями врастает в землю. Лейла дрожит, готовая упасть, наконец успокаивается, снимает покрывало и держит его обеими руками перед фисбеянином. Поднимается слабый ветерок. В этом дуновении легко, отбиваясь, словно пойманное, порхает покрывало богини. Солнце клонится к закату. Глубокий голос: «Я отвергаю тебя, Астарот!» Крики ужаса. Мужчина медленно снимает черный плащ. Поднимает его за нижний конец. Покрывало Астарот трепещет на ветру. В божественной вышивке из золота, серебра, меди, неизвестных металлов, тяжелой от драгоценных камней, тонким рисунком появляются образы всех созданных вещей. Илия, фисбеянин, вытягивает руку и концом своего черного плаща касается протянутого ему покрывала. Вздох, короткий крик боли! В одном-единственном языке пламени сгорает ткань, и даже пепел не опадает. Иезавель склоняется к ногам пророка. Я слышу свой голос: Лейла! Чудо, чудо, чудо! Со всех сторон глухо доносится это слово. Мужчина возвращается к нам. Только теперь я вижу его лицо. В этом лице будто нет внутренней жизни, будто человек этот ни о чем не думал и ничего не видел; не лицо, а одна из жутких рож на стене комнаты ночью; лицо, которое ничего не боится. В свете вечерней зари я вижу, как на лбу его — буквами, которые я почему-то знаю, — тлеют два слова: АДАМ КАДМОН [84] Тело фисбеянина покачивается, как при землетрясении. Он размахивает дубиной высоко над головой. Глубоким голосом он прерывисто выкрикивает: «Где ваши боги? Зовите же их! Они отдыхают на постоялом дворе? Они спят в ночлежке? Позовите их! |