Онлайн книга «За доброй надеждой. Книга 8. Последний рейс»
|
Не знаю, что это будет за учение, но, вероятно, как это бывало и прежде, оно соединит в себе лучшие из политических, этических, художественных построений прошлого. И, думается мне, не «философы» наши, а именно совестливая русская литература сможет дать объединяющий импульс и надежду людям. Однако боюсь, как бы это учение, пережив неизбежные гонения, в свою очередь не стало бы орудием духовного порабощения. К тому же новая идеология, как правило, утверждалась кровью, и не случилось бы так, что борьба за признание новой веры, призванной сплотить и спасти людей, не стала бы последней схваткой в бестолковой истории рода людского. А. Мягков». Потрясающий умница! Жаль, профессию не указал. Яйца варить лень было. Проглотил парочку сырых, запил вонючим чаем. Приблудный тополек на балконе полил. Березка у нас в дворовом скверике растет. Темно ей. Растет быстро – к свету тянется, жиденькая березка. Всегда, когда на нее гляжу, думаю, а кто здесь, в моей квартире, жить будет, когда березка до балкона дотянется? Или она еще раньше зачахнет? Телефон. Звонит праправнучка Фаддея Фаддеевича Беллинсгаузена! Представилась и сразу успокаивает: – Не бойтесь! Мне уже под семьдесят. Голос молодой, женственный. Требует встречи – очень непреклонно и с уверенностью в праве на это. «Из-за вашего Фаддея Фаддеевича я много пострадала в тридцать седьмом. Ведь после него мы дворяне стали…» Сын ее подводник, кончил «Дзержинку», сейчас на пенсии. От встречи я уклонился с судорожной и грубой поспешностью, хотя какой я писатель, ежели от такой встречи уклоняюсь? Это же придумать надо: прямые потомки человека, который Антарктиду открыл и по следам которого самому пройти пришлось. Телефончик, правда, записал, но, кажется, она обиделась. Вешаю трубку, отключаю телефон и вдруг точно понимаю, что сегодня, прямо сейчас – около тринадцати часов было, – напьюсь, как последняя скотина. «Таких, как ты, у нас убивают водкой», – сказал мне когда-то Виктор Некрасов. Ошибся. Живой я еще. А в холодильнике фляга спирта. Оправдание, конечно, есть: слишком, мол, много вокруг сволочизма. Любому нормальному человеку хочется немедленного и эффективного вмешательства в жизнь, если он натолкнулся на сволочизм и тупость. А по специфике писательского труда ты можешь вмешаться только после затяжной, нудной, тяжкой работы – всегда с опозданием и отставанием по фазе от нужного эмоционального состояния… А почему она сказала, что Фаддей Фадеевич «мой»? Просто помянул его в книге о рейсе в Антарктиду. Как его не помянешь в такой ситуации? Разбавляю спирт (на морском жаргоне «шило», ибо пробивает насквозь) водичкой и ставлю теплую, реагирующую выделением тепла смесь в морозилку. Это только в молодости на спасателях мы лакали ректификат неразбавленным. Только с запивкой водой, а сам глоток надо делать на полном выдохе. Шила этого у меня было залейся. И на чистку электронавигационной аппаратуры, и на промывку водолазных шлангов. Эти шланги резиновые, и потому после промывки спирт воняет резиной. Но такой спирт только сами водолазы пьют, а белая, офицерская кость брезгует. Промывают-то шланги от того мерзкого осадка, который образуется на стенках шланга при дыхании водолаза под водой. Особенно много осадка появляется при отрицательной температуре воздуха и в тех местах, где шланг уходит в воду, – на границе сред. Морская вода ниже минус двух градусов не бывает, а воздух может быть и минус тридцать. Вся дрянь, которая содержится в выдыхаемом человеком, отработанном уже воздухе, конденсируется на стенках шланга. Тут для промывки спирта не жалеют – от него человеческая жизнь зависит. Так что выдавали нам шила с приличным запасом. А учесть использованное для дела количество никакая немецкая овчарка не сможет. О каких-нибудь проверяющих комиссиях из тыла флота и говорить смешно: 1) любую лапшу им на уши навесишь, 2) главная их задача – самим под тресковую печень стакан заглотить. В настоящий момент страна борется с алкоголизмом, и я не отстаю от страны в этом вопросе, ибо давно уже не упоминаю в художественной прозе таких отвратительных слов, как «Экстра» или «Армянский», – их ведь все равно не купишь. Но в данном случае мне необходимо информировать будущего возможного читателя, что от чистого спирта мой организм не пьянеет, а дуреет. Он входит в фазу алкогольного наркоза, минуя все срединные фазы, то есть следует закону, открытому знаменитым антропологом-иезуитом Тейяр де Шарденом для всей истории Человечества. После спирта в моей памяти остается только самый начальный момент выпивки. Середина и конец духовного прыжка (от трезвости к полнейшей нетрезвости) утром могут быть реконструированы только с большим трудом и только в том случае, если за кормой не осталось чего-нибудь слишком уж неприличного. В противном и прискорбном случае мое сознание заботливо не дает мне возможности вспомнить даже недавнее прошлое. Вскрываю последнее письмо: «Повсюду можно слышать то и дело: с тупой тоски, с той самой, что и пьют, бьют жен своих российские Отелло. Хотя бы уж душили, а то бьют. Бьют, озверев, до крови и увечий, пиная телевизоры ногой. Какой, скажи, тут облик человечий? Да прямо говори, что никакой. А по утрам привидится другое: не требуя навесов от дождя, нетерпеливо злые с перепоя, к пивным ларькам стоят очередя. И если разговоров ты любитель - любой тут можешь слышать разговор. С утра тут каждый сам себе учитель, философ, адвокат и прокурор. Поругивая власти втихомолку, то белое, то красненькое пьют. Мол, от запретов разных много ль толку? Ругают за ее, а продают. Мол, все суют нам Пушкина и Данте, а время-то прошло давным-давно. Мол, вы сегодня Данте нам достаньте. Не можете? Вот то-то и оно. Давай еще по кружечке на брата, не зажимайся, мать твою, гони… Во всем, конечно, жены виноваты. Ах, как мы б жили, если б не они… И снова хлещут, ложно оживая, стаканами да кружками звеня, не ведая, что жить вот так, вливая, как греться у фальшивого огня. Да, холодна ты, пьяная дорога: то снег летит, то остро блещет лед. Куда идти? Спросить совет у Бога? Да Бог советов пьяным не дает. С надеждами давно забыты счеты, порушена начал высоких связь. |