Книга Перехожу на прием, страница 7 – Роальд Даль

— До утра можно ничего не делать. Пока вымя не наполнится, никто не придет. Заходи ко мне; у меня теплее, чем в твоей конуре.

Джадсон никогда еще не получал приглашения зайти к старику. Он последовал за ним, довольный тем, что ему не придется лежать всю ночь в канаве. В комнате горела свеча. Она была воткнута в горлышко пивной бутылки, а бутылка стояла на столе.

— Приготовь-ка чаю, — сказал старик, указывая на примус, стоявший на полу.

Джадсон зажег примус и приготовил чай. Они уселись на пару деревянных ящиков и начали пить. Старик пил чай горячим и шумно прихлебывал. Джадсон дул на свой чай, осторожно его потягивал и поглядывал поверх кружки на старика. Старик продолжал прихлебывать чай, когда Джадсон сказал:

— Прекрати.

Он произнес это тихо, почти жалостно, и уголки его глаз и рта тотчас задергались.

— Что? — спросил старик.

Джадсон сказал:

— Шумно ты очень пьешь.

Старик поставил кружку и спокойно смотрел на него короткое время, потом спросил:

— Сколько собак ты убил за свою жизнь, Джадсон?

Ответа не последовало.

— Я спрашиваю — сколько? Сколько собак?

Джадсон принялся вынимать чайные листочки из своей кружки и приклеивать их к тыльной стороне левой руки. Старик, не вставая с места, подался вперед.

— Так сколько же, Джадсон?

Джадсон вдруг засуетился. Он сунул пальцы в пустую кружку, вынул оттуда чайный листок, быстро приклеил его к тыльной стороне руки и тут же полез за следующим. Когда листков осталось не много и ему никак не удавалось выудить хотя бы один, он близко поднес кружку к глазам, чтобы посмотреть, сколько их там. Тыльная сторона руки, державшей кружку, была облеплена мокрыми черными листочками.

— Джадсон! — вскричал старик, и один уголок его рта открылся и закрылся, точно то были клещи.

Свеча вспыхнула и едва не погасла, но спустя мгновение снова загорелась ровным пламенем.

Тихо и очень медленно, точно уговаривая маленького ребенка, старик спросил:

— За всю твою жизнь сколько же было собак?

— Почему я должен тебе говорить? — отозвался Джадсон.

Не поднимая глаз, он отлеплял чайные листочки один за другой с тыльной стороны руки и снова складывал их в кружку.

— Я хочу знать, Джадсон. — Старик говорил очень ласково. — Меня это тоже интересует. Поговорим об этом, а потом о чем-нибудь другом.

Джадсон поднял глаза. По его подбородку потекла капля слюны, зависла на какое-то время в воздухе, потом сорвалась и упала на пол.

— Я их только потому убиваю, что они шумят.

— Как часто ты это делал? Мне бы хотелось знать — как часто?

— Много раз, да и давно.

— Как? Расскажи мне, как ты это обычно делал? Как тебе больше нравилось?

Молчание.

— Скажи мне, Джадсон. Я хочу знать.

— Не понимаю, почему я должен об этом говорить. Это секрет.

— Я никому не скажу. Клянусь, никому.

— Что ж, если ты обещаешь… — Джадсон придвинул свой ящик и заговорил шепотом: — Как-то я подождал, пока она заснет, потом взял большой камень и размозжил ей голову.

Старик поднялся и налил себе еще одну кружку чая.

— Мою ты не так убивал.

— У меня не было времени. Столько было шуму, когда она облизывалась, я просто обязан был все сделать быстро.

— Ты ведь так и не убил ее.

— Зато тише стало.

Старик подошел к двери и выглянул наружу. Было темно. Луна еще не взошла, но ночь была светлая и холодная, и на небе было много звезд. На востоке небо было немного бледным, и, глядя в том направлении, старик видел, как бледность сменяется яркостью, разливавшейся по небосводу, так что свет отражался в каплях росы в траве. Над холмами медленно взошла луна. Старик обернулся и сказал:

— Собирайся-ка. Никогда не знаешь — сегодня, может, и раньше явится.

Джадсон поднялся, и они вдвоем вышли из дома. Джадсон улегся в канаву рядом с коровой, и старик прикрыл его травой, так что только голова торчала над землей.

— Я тоже буду смотреть, — сказал он. — Из окна. Когда крикну, вскакивай и хватай его.

Он доковылял до своего домика, поднялся наверх, завернулся в одеяло и занял свой пост у окна. Было еще рано. Луна была почти полной и продолжала подниматься. Она освещала снег на вершине горы Кения.

Спустя час старик выкрикнул в окно:

— Ты еще не уснул там, Джадсон?

— Нет, — ответил тот. — Я не сплю.

— И не надо, — сказал старик. — Делай что хочешь, только не спи.

— Корова все время хрустит, — пожаловался Джадсон.

— Пусть себе хрустит, только я тебя пристрелю, если ты поднимешься, — сказал старик.

— Пристрелишь меня?

— Поднимешься — сразу пристрелю.

Оттуда, где лежал Джадсон, донеслось едва слышное всхлипывание — странный судорожный вздох, точно ребенок старался не расплакаться, — и тут же послышался голос Джадсона:

— Я должен встать, пожалуйста, дай мне встать. Этот хруст…

— Если ты поднимешься, — отвечал старик, — я выстрелю тебе в живот.

Всхлипывания продолжались еще около часа, потом неожиданно прекратились.

Ближе к четырем часам утра очень сильно похолодало, и старик, плотнее закутавшись в плед, прокричал:

— Ты не замерз там, Джадсон? Холодно тебе?

— Да, — послышался ответ. — Так холодно! Но зато корова больше не хрустит. Она спит.

— Что ты собираешься сделать с вором, когда схватишь его? — спросил старик.

— Не знаю.

— Убьешь его?

Пауза.

— Не знаю. Брошусь на него, а там посмотрим.

— Посмотрим, — повторил старик. — Будет, наверное, на что посмотреть.

Он смотрел в окно, опершись руками о подоконник.

И тут он услышал скользящий звук под окном и, бросив взгляд вниз, увидел черную мамбу, которая ползла по траве к корове, двигаясь быстро и чуть приподняв голову над землей.

Когда мамба оказалась в пяти ярдах от коровы, старик закричал. Он сложил ладони трубочкой и крикнул:

— Он идет, Джадсон, вон он идет. Давай хватай его.

Джадсон быстро поднял голову и тут же увидел мамбу, а мамба увидела его. Змея на секунду, быть может, на две замерла, подалась назад и вскинула переднюю часть тела. Потом она бросилась на свою жертву — просто метнулось что-то черное, и послышался легкий шлепок, когда она стукнулась ему в грудь. Джадсон закричал — протяжный высокий крик, который не усиливался и не стихал, а без конца тянулся на одной ноте, пока не превратился в ничто. И наступила тишина. Он стоял, разорвав на себе рубашку и нащупывая то самое место на груди, при этом он тихо скулил, постанывал и тяжело дышал раскрытым ртом. И все это время старик спокойно сидел возле открытого окна, высунувшись наружу, и не отрывал глаз от того, там, внизу.