Онлайн книга «Жажда жизни. Биографический роман о Винсенте Ван Гоге»
|
– Плохо, – сказал он. – Совсем плохо. Ты нарушаешь все элементарные правила. Знаешь что, иди—ка домой и прихвати с собой эту ногу. Рисуй ее снова и снова. И не являйся ко мне, пока не нарисуешь ее как следует. – Как же, черта с два! – вскричал Винсент. Он швырнул гипсовую ногу в ведро с углем, и она разлетелась на тысячу осколков. – Не говорите мне больше о гипсах, я не хочу и слышать о них. Я буду рисовать с гипсов, когда на свете не останется ни одной живой ноги или руки, но не раньше! – Ну что ж, если ты так считаешь... – начал ледяным тоном Мауве. – Кузен Мауве, я не позволю навязывать мне мертвую схему, не позволю ни вам, ни кому другому. Я хочу рисовать, повинуясь своему темпераменту, своему характеру. Мне надо рисовать натуру так, как вижу ее я сам, а не так, как ее видите вы! – Мне нечего больше тебе сказать, – бесстрастно произнес Мауве, будто врач у одра умирающего. Проснувшись в полдень, Винсент увидел в своей мастерской Христину и ее старшего сына Германа, Это был бледный мальчик с испуганными зеленоватыми глазами и крошечным подбородком. Чтобы Герман сидел тихо, Христина дала ему лист бумаги и карандаш. Читать и писать он не умел. К Винсенту он подошел очень робко, так как дичился незнакомых людей. Винсент показал ему, как надо держать карандаш, и научил рисовать корову. Мальчик пришел в восторг, и скоро они с Винсентом подружились. Христина положила на стол немного сыра и хлеба, и все трое сели завтракать. Винсент думал о Кэй и о ее прелестном малыше Яне. В горле у него стоял комок. – Я сегодня неважно себя чувствую, так что рисуй вместо меня Германа. – Что с тобой, Син? – Не знаю. Внутри все крутит и переворачивает. – Случалось у тебя так раньше, когда ты была беременна? – Тоже скверно приходилось, но не так. Сейчас куда хуже. – Тебе надо сходить к доктору. – Что толку идти к доктору в бесплатную больницу? Он даст мне лекарство – и только. От лекарства легче не будет. – Поезжай в государственную больницу в Лейден. – Ох, пожалуй, придется. – Поездом это совсем не долго. Мы поедем завтра с утра. Люди приезжают в эту больницу со всей Голландии. – Да, больница, говорят, хорошая. Весь день Христина не вставала с кровати. Винсент рисовал мальчика. Перед обедом он взял Германа за руку и отвел его к матери Христины. А на другой день рано утром они с Христиной сели в лейденский поезд. – Ничего удивительного, что вам было плохо, – сказал доктор, осмотрев Христину и задав множество вопросов. – Ребенок у вас в неправильном положении. – Можно чем—нибудь помочь, доктор? – спросил Винсент. – О да, нужна операция. – Это опасно? – Пока еще нет. Ребенка надо просто повернуть щипцами. Но это будет стоить денег. Не операция, а содержание в больнице. – Он повернулся к Христине. – Есть у вас какие—нибудь сбережения? – Ни франка. Доктор вздохнул, почти не скрывая своего сожаления. – Обычная история, – сказал он. – Во сколько это обойдется, доктор? – спросил Винсент. – Не больше пятидесяти франков. – А что, если операцию не делать? – Тогда нет никакой надежды ее спасти. Винсент на минуту задумался. Двенадцать акварелей для дяди Кора почти готовы: это даст тридцать франков. Остальные двадцать он возьмет из денег, которые пришлет в апреле Тео. – Я достану деньги, доктор, – сказал он. – Вот и хорошо. Привезите ее в субботу утром, и я сам сделаю операцию. И еще одно: я не знаю, какие у вас отношения, и не хочу этого знать. Доктора в такие дела не вмешиваются. Но я считаю своим долгом предупредить вас, что, если эта крошка снова пойдет на улицу, она не протянет и шести месяцев. – Она никогда не вернется к такой жизни, доктор. Даю вам слово. – Прекрасно. Тогда до субботы. Через несколько дней к Винсенту пришел Терстех. – Я вижу, ты все корпишь, – сказал он. – Да, работаю. – Я получил те десять гульденов, которые ты послал по почте. Ты бы мог по крайней мере сам прийти ко мне и поблагодарить. – Идти далеко, минхер, а погода была плохая. – Ну, а когда тебе нужны были деньги, идти было недалеко, так, что ли? Винсент не отвечал. – Это невежливо, Винсент, и отнюдь не располагает меня в твою пользу. Теперь я не верю в тебя и не смогу покупать твои работы. Винсент сел на край стола и приготовился дать отпор Терстеху. – Мне кажется, что, покупаете вы мои работы или нет, – это не имеет никакого отношения к нашим личным спорам, – сказал он. – По—моему, вы должны исходить из достоинств самой работы. Если личные отношения могут влиять на ваше суждение о работе, то с вашей стороны это просто нечестно. – Нет, конечно, нет. Если бы ты смог создать что—то изящное, такое, что можно было бы продать, я бы с радостью выставил это на Плаатсе. – Минхер Терстех, работа, в которую вложен упорный труд, темперамент и чувство, никого не привлекает и не находит сбыта. Может быть, мне даже лучше не стараться на первых порах угодить чьим—то вкусам. Терстех сел на стул, даже не расстегнув пальто и не сняв перчаток. Он сидел, положив обе руки на набалдашник трости. – Знаешь, Винсент, мне иногда кажется, что ты и не хочешь продавать свои вещи, а предпочитаешь жить на чужой счет. – Я был бы счастлив продать хоть один рисунок, но еще более я счастлив, когда такой замечательный художник, как Вейсенбрух, говорит мне о вещи, которую вы считаете непригодной для продажи: «Это очень правдиво. Я мог бы работать по этому эскизу и сам». Хотя деньги мне очень нужны, особенно сейчас, главное для меня – это создать что—то серьезное. – Так мог бы говорить богатый человек вроде Де Бока, но, уж конечно, не ты. – Принципы в искусстве, дорогой минхер Терстех, не имеют никакого отношения к доходам. Терстех положил свою трость на колени и откинулся на спинку стула. – Твои родители просили меня, Винсент, сделать для тебя все возможное. Ну так вот. Если я не могу со спокойной совестью покупать твои рисунки, то по крайней мере дам тебе маленький практический совет. Ты губишь себя, одеваясь в эти невероятные лохмотья. Тебе необходимо купить новое платье и следить за своей внешностью. Не забывай, что ты Ван Гог. Кроме того, лучше бы ты постарался завязать знакомство с достойнейшими людьми Гааги, чем возиться все время с мастеровыми и всяким сбродом. У тебя какое—то пристрастие к грязи и уродству, тебя не раз видали в самых подозрительных местах и в самой подозрительной компании. Как можешь ты надеяться на какой—то успех, если ведешь себя подобным образом? |