Онлайн книга «Три солдата»
|
– Думается, в те дни это удавалось им лучше: высокий штиль, – пробормотал он и с удвоенным удовольствием продолжал толкаться между людьми, изображения которых никогда не появятся верхом на навостривших уши конях, посреди скверов, разбитых в память побед. Он вышел на широкую прямую аллею; здесь то и дело встречались американские офицеры – он должен был отдавать им честь – и военная полиция. Здесь было много магазинов с большими зеркальными витринами, наполненными блестящими, дорогими предметами. «Тоже, в своем роде, победа», – подумал он и свернул в боковую улицу; голубовато-серая громада Оперы [55] с ее величественными окнами и голыми бронзовыми дамами, держащими светильники, осталась в стороне. Он попал на узкую улицу, загроможденную отелями и модными парикмахерскими, откуда исходил аромат международной парфюмерии, казино, бальных зал и дипломатических приемов, и увидел вдруг американского офицера, который шел ему навстречу, слегка покачиваясь. Это был высокий, пожилой человек с красным лицом и носом бутылкой. Он отдал честь. Офицер остановился, шатаясь из стороны в сторону, и сказал плачущим голосом: – Сынок, вы не знаете, где тут бар «Анри»? – Нет, не знаю, майор, – сказал Эндрюс и почувствовал, как его обдало запахом коктейля. – Вы поможете мне найти его, сынок, не правда ли? Ужасно, что я не могу его отыскать. Я должен встретиться в баре «Анрм» с лейтенантом Треверсом. – Майор укрепился на ногах и положил руку па плечо Эндрюса. Мимо них прошел штатский. – Послушайте, – ломаным языком закричал майор ему вслед, – послушайте, моншье, где тут бар «Анри»? Человек прошел не отвечая. – Ну не лягушка ли? Собственного языка не понимает, – сказал майор. – Да вот он бар «Анри», прямо через улицу, – вдруг сказал Эндрюс. – Бон, бон! – воскликнул майор. Они пересекли улицу и вошли. В баре майор, все еще цепляясь за Эндрюса, шепнул ему на ухо: – Я немножко не в порядке с отпуском. Понимаешь? Весь проклятый воздушный флот не в порядке. Выпьем? Ты по набору? Здесь это не играет роли. Плюнь на это, сынок. Демократия обеспечена миру! Эндрюс только хотел поднести к губам коктейль с шампанским, весело разглядывая толпу военных и штатских американцев, наполнявших маленький, отделанный красным деревом бар, как за ним раздался голос: – Ах, черт возьми! Эндрюс обернулся и увидел смуглое лицо и шелковистые усы Гэнслоу. Он предоставил майора его судьбе. – Боже, как я рад тебя видеть! Я боялся, что ты не сумеешь это провести. Гэнслоу говорил медленно, слегка запинаясь. – Я чуть от радости не помешался, Гэнни. Я только что приехал, два часа назад. Смеясь и перебивая друг друга, они обменивались оборванными фразами. – Но какими судьбами ты попал сюда? – С майором, – сказал Эндрюс, смеясь. – С этим чертом? – Да. Он поймал меня на улице, – шепнул Эндрюс на ухо своему другу, – и не хотел от меня отцепиться. Угостил меня коктейлем в память блаженной памяти демократии. Но ты-то что тут делаешь? Здесь не так, чтобы уж очень… экзотично. – Я пришел повидаться с одним человеком; он хотел научить меня, как мне попасть в Румынию с Красным Крестом. Но это подождет. Уйдем отсюда. Боже, я так боялся, что тебе не удастся… – Мне пришлось ползать на животе и лизать людям сапоги, чтобы это устроить. Боже, что за подлость! Но вот я здесь. Они вышли на улицу. – Но зато теперь свобода! Свобода! – закричал Эндрюс. – Это высокое и гордое чувство… Я здесь уже три дня. Моя часть вернулась восвояси, храни их Господь. – А что тебе приходится делать? – Делать? Ничего! – закричал Гэнслоу. – То есть ни черта! Да, в сущности говоря, не стоит и соваться. Тут такая каша, что даже при желании ничего не сделаешь. – Я хочу пойти поговорить с кем-нибудь в Schula Cantoram. [56] – Успеется. Ничего у тебя не выйдет с музыкой, если начнешь принимать ее всерьез. – А затем надо где-нибудь раздобыть деньги. – Вот это дело. Гэнслоу вытащил из внутреннего кармана своей шинели бумажник тисненой кожи. – Монако, – сказал он, поглаживая бумажник, на котором был выдавлен узор из мутно-красных цветов. Он выпятил губу, вытащил несколько стофранковых бумажек и сунул их Эндрюсу в руку. – Дай мне только одну сотню, – сказал Эндрюс. – Все или ничего. Сотни здесь хватает на пять минут. – Чертовски много придется отдавать тебе. – Отдашь на том свете. Бери и заткни глотку! Вероятно, у меня их больше не будет, потому пользуйся случаем. Предупреждаю тебя: к концу недели все будет истрачено. – Прекрасно. Я умираю от голода. – Сядем на скамеечку и подумаем, где бы нам позавтракать, чтобы отпраздновать мисс Либертад… Впрочем, не будем так называть свободу: Либертад напоминает Ливерпуль – отвратительное место. – Так будем называть ее фрейлейн Freiheit, [57] – сказал Эндрюс, когда они уселись на плетеных стульях на фоне красновато-желтого солнечного сияния. – Ах ты, германский шпион! – Но подумай, дружище, – сказал Эндрюс, – бойня кончилась; и ты, и я, и все остальные скоро снова станут человеческими существами, слишком человеческими. – Да, больше восемнадцати воюющих стран сейчас не наберется, – пробормотал Гэнслоу. – Я целую вечность не видел газет. Что ты хочешь этим сказать? – Сейчас воюют, бьют посуду везде, кроме западного фронта, – сказал Гэнслоу. – Красный Крест только и знает, что рассылает поезда, чтобы бойня продолжалась… Я отправлюсь в Россию, если удастся. – Ну а как же Сорбонна? – Сорбонна пусть убирается ко всем чертям! – Но, Гэнни, я окочурюсь на твоих руках, если ты меня где-нибудь не накормишь. – Хочешь пойдем в какое-нибудь шикарное заведение с обивкой из малинового плюша или розовой парчи? – К чему нам эти заведения? – Потому что пышность и хорошая еда идут рука об руку. Только священнодействующий ресторан поддерживает истинный культ желудка. О, я знаю, мы отправимся в Латинский квартал. [58] Я познакомлю тебя с одним парнем, который за всю свою жизнь никогда еще не был трезвым. |