Онлайн книга «Все могу»
|
– Всегда делать то, что хочется. – Марина улыбнулась. – У меня так не получается. Ты молодец! – А ты с Челябинских авиалиний. Сережа вряд ли был на них когда-нибудь, но выражение ему нравилось. А Марина, кстати, летала в зауральский Чикаго и ничего плохого не припоминала, разве только цель поездки – маленький, низенький, будто уцелевший после халатной бомбардировки город Карабаш, который гордо нес и поддерживал звание «Самый грязный город мира». В Карабаше стоял медеплавильный завод, располагалось производство серной кислоты, а зимой лежал желтый снег. Проезжающим мимо Карабаша не советовали открывать окна в машинах. Находящихся возле близлежащей речки просили не опускать в воду руки. Восемьдесят процентов детей в Карабаше рождалось с онкопатологией. Карабаш тот город, в котором встретить старость было проблематично. Потому что дожить там до старости никто не умел. Зная это, туда все равно многие приезжали работать. Надежда бережет мечты. – Пойди к Снежане и попроси у нее приличную юбку. – Сережа прервал воспоминания. – Скажи, я при-ка-зал. – Слушай, может, и вправду, надеть новую юбку, начать новую жизнь. – Правильно. Только шушун обязательно к юбке возьми. – Ударение было на слово «жизнь». Я серьезно. Сережа внимательно посмотрел через зеркало на Марину. Начес Версаче, который он сделал за разговор, Марине шел. Драмглаз – специальный прием в макияже – тоже, а вот слабость духа – нет. – Что, товарищ Берия вышел из доверия? – Разве поймешь душу пионера? Сережа поцеловал Марину, протянул руку и попросил задержаться на показ. Марина отказалась. Домой Марина пришла поздно. Леша отсутствовал, и это было хорошо. Марина поработала, убрала диктофон, достала из фотокамеры флешку и вставила в кардридер. На экране загружались фотографии из Сибири. Серо-зеленое на винно-буром. На последней фотографии Марина стояла среди разделительной полосы дороги и счастливо улыбалась. Она давно не помнила себя такой. Залюбовалась и даже не заметила, как в комнату вошел Алексей. – Нерезкая карточка, удали, – мгновенно оценил изображение Леша, а Марина промолчала. – Ты цветы получила? – Да. Красивые. – Спасибо не скажешь? – Нет. – Я так и думал. Марина закрыла фотографию, выключила компьютер, попыталась встать, но Алексей обнял ее, не пустил. – Марин, послушай. Понимаешь… – Леш, я все понимаю. Жены дурнеют и стареют, а пэтэушницы – никогда. – Да при чем здесь коровьи ноги?! – Леша злился от невозможности переговорить Марину. Препираться, спорить она умела лучше его. – Все это надо перешить, — сказал портной, – ведь дело к маю. – Все это надо пережить, — сказала я, – я понимаю… Марина читала Ахмадулину, а Леша злился еще больше: – Перестань говорить со мною песнями. – Это стихи. – А я хочу прозы. Понимаешь? Прозы! – По-моему, проза была у тебя вчера! – Марина оттолкнула мужа и вышла из комнаты. Ночью Леша ее разбудил: – Марин, вставай, там Коля пришел. Марин! Марина, сонная, вышла в коридор, где со странным выражением лица, заметно покачиваясь, стоял муж ее сестры. – А у нашей коровы теленок родился! – икнул Коля. – Коль, ты пьяный? Что с Настей? «Скорая» приезжала? – Марина сняла с него шапку. Коля кивнул и философски добавил: – Все, что не делает Бог, все к лучшему. – Ты что, с ума сошел? Почки – это не прыщ за ухом. Ты – идиот! Коля продолжал настаивать: – Все, что не делает Бог, все к лучшему. Марина заплакала. – К какому лучшему! Твари! Вам никто не нужен! Вы женитесь, делаете детей, жрете, пьете, срете на голову жены, а потом рассказываете блядям, какая у вас плохая семейная жизнь! Марина с порывистой резкостью открыла шкаф и начала доставать одежду, собираться. – Дети где? – сквозь слезы спросила она. Коля смотрел на нее отрешенным, полубезумным взглядом. – Дети на месте. И вообще, Марин, ты зачем плачешь? – Мне смеяться надо? Горе-то какое, Леш, Коль. – Марина села на стул, бросила руки. Леша смотрел на жену и друга в недоумении. – Не ссы, Марин. Все, что не делает Бог… Марина прервала: – Он чокнулся. Слушать нечего. Чокнулся. Какое горе… – Какое ж горе, Марин? Настя вечером вчера мальчика родила. На мгновение Марина застыла, потом, будто что-то вспомнив, уточнила: – Ты теперь водку с метадоном мешаешь? Тогда выпей еще водки для большей мозговой наводки. А Коля все стоял и дебильно улыбался, и вот только тут Марина поняла, что он не шутит. Коля напирал: – На! Позвони! Она без телефона. В справку звони! Проверь! – Я позвоню! – Марина решительно схватилась за трубку. – Звони! Узнай! У меня родился лысый ребенок. В действительности мальчик не был лысый, родился почему-то рыжий. Марина видела сестру в окне, но не могла разглядеть младенца. Они говорили по телефону, Настя плакала. – Ну не плачь. Не надо. – Марина успокаивала. Из трубки слышны были одни всхлипы. – Коля знал? – Марина не обращала внимания на слезы. Рыдания становились громче. – Они говорили, что я не выношу. – Настя не могла унять рыдания. – Коля не хотел. Я, наверное, тоже. Вот мы ждали-ждали… Настины дочки стояли рядом с Мариной и с отцом, клянчили конфеты. – А чего не сказала никому? – спросила Марина. – А ты мне много говоришь? – ответила Настя. Это правда. Семейная привычка. Зачем говорить, если нельзя помочь. «Поделись со мной» означало переложи на меня свой груз, а в этой семье все предпочитали тащить свою ношу самостоятельно. – Стыдно, – резюмировала Настя. – Тебе сколько лет, чтобы стыдно было. – Они сказали… что ребенок того… больной будет. Анализ какой-то сделали и сказали. А ты ж знаешь, ему и здоровые-то не нужны, и я сама не нужна. – Настя говорила быстро, будто кончалось время на телефоне. – Аборт предлагали. Уже срок был большой. А другая врачиха сказала, что у меня там все сильно раскрыто и оно само. Того. Марина осторожно спросила: – Ну и… как ребеночек? Плохой? Настя оглянулась в палату на запеленутого ребенка, лежащего в лотке-кроватке, на опухшее личико, на еще не раскрытые глазки. Ребенок шлепал губами, хотел есть. |