Книга Скользящие в рай, страница 30 – Дмитрий Поляков

Скваронский из бывших ученых, по части, кажется, авиации или даже космоса, он давно не при делах, поскольку институт, в котором он работал, ликвидирован по причине общего падения отрасли; правда, сперва оттуда выгнали самого Скваронского за какую-то с чем-то там несовместимую критику. Он никак не может простить себе той давней оплошности, будто, не соверши он ее, это спасло бы его институт от гибели.

Неподалеку ковыряют в тарелках три проститутки с ближайшего перекрестка, им хорошо вместе, они отдыхают. Одну я знаю. Ее зовут Ксюха, из бывших киевских оксан. Рядом ребята, студенты, выпивают, смеются. Перед стойкой взлохмаченный жилец с верхнего этажа, в растянутых по заду тренировочных штанах и тапках на босу ногу, высасывает пиво единым духом: должно быть, сказал жене, что вынесет мусор. Хмурый тип что-то нервно записывает в блокнот, забыв об остывшем кофе. Уставшие друг от друга супруги возле окна и юная парочка в оцепенении первой влюбленности.

Так всегда.

Скваронский машет мне рукой, приглашая к себе. Мне все равно, я сажусь рядом и замечаю тонкий запах неухоженности, которым тянет от него. У Скваронского белесые глаза, щетина и грязные ногти.

– Глеб, – обращается он ко мне, – вчера в газете я вычитал новость, о которой давно догадывался. Кажется, американцы доказали, что время с течением лет сжимается. Представляете себе? – Голос его глух и монотонен, но по лицу видно, что его живо интересует то, о чем он говорит. – В молодости время тянется дольше, это физиологический факт. День молодого человека и день старого неодинаковы по своей протяженности. Научный факт. Ведь надо же, старики живут быстрее. Такой парадокс.

– Что же в том парадоксального, что старики живут быстрее, а небо – голубого цвета?

– А то, что это странно. Очень странно. И несправедливо.

К тем парням, что играют в бильярд, присоединяется еще один, незнакомый. Длинноволосый блондин с опасными повадками кота из ночных клубов, в клетчатой рубашке и сапогах со скошенным каблуком. Скваронский мелко смеется:

– А у меня дни тянутся бесконечно. Знаете, Глеб, когда я работал в институте, время летело, как во сне. Хорошее было время. По-моему, тут что-то не так. Дни тянутся бесконечно, а годы просто не замечаешь. И кажется, это молодость промчалась стрелой. Что это, Глеб, как вы думаете?

– По-моему, у вас пессимизм. Вам необходимо взбодриться. Ну, хотя бы уехать куда-нибудь. Куда-нибудь поближе к воде или совсем в другой город.

Я говорю это абсолютно механически, просто потому, что надо что-то отвечать. Очевидно, что Скваронский никуда не поедет, даже если ему есть куда ехать. Для него все происходящее – настоящая трагедия.

– Мы с вами из разных поколений, – стонет он. – Вы не можете понять. Какое же проклятое время на дворе! Все, что мы делали, все идет ко дну. Человек гроша ломаного не стоит. Мне жаль вас.

Он может даже заплакать, и тогда мне придется его успокаивать. В эту минуту в зале появляется Кристина. Она не одна. С ней высокий, опереточного вида щеголь, брезгливо озирающийся по сторонам. Ему недостает только монокля на глаз и белых перчаток, явно попал не туда. Пользуясь предлогом, чтобы оставить Скваронского, поднимаюсь навстречу. Кристина здесь из-за меня, что нисколько не тешит мое самолюбие. Она светится приветливой, чуть печальной улыбкой.

– Привет, Глеб. Не тебя ли я видела возле моего дома вчера ночью?

– Нет, Кристи, это был не я.

Она прекрасно знает, что меня не было возле ее дома. Впрочем, я стараюсь выглядеть приветливо. Кристина все выдумывает.

– Конечно, я так и подумала, что обозналась. У того типа были… мм… слишком красные уши. Как здесь накурено, душно. И-и… почему бы Назару не потратиться на кондиционер?

– Ты же знаешь, он концы с концами не сводит. – Я касаюсь пальцами ее щеки. – А ты сегодня красивая. Хотя и бледная немного.

Ее глаза блестят от удовольствия.

– Это все дым. Проклятый дым. Назар больше потеряет, если не поставит кондиционер. И почему – сегодня? Разве только сегодня? – Кристина делает плавное движение, словно хочет задержать мою руку.

– Нет, конечно, ты всегда красивая. Но сегодня особенно.

– Что это на тебя нашло? В последний раз я слышала от тебя такие слова уж и не помню когда. – Она вдруг нервно хмурится и отводит глаза. – А хочешь, я обыграю тебя в бильярд? Или выпью водки с этим отвратительным апельсиновым соком и не потеряю сознание?

– Лучше возвращайся домой. – Я никак не могу заставить себя улыбнуться, усталость давит меня, как надгробие.

– А мне не спится. Да и что делать дома, ведь ты такой славный сегодня. Впрочем, если ты меня проводишь, я вернусь домой… – Перебивая образовавшуюся паузу, она переходит к смежным темам. – Час назад один сумасшедший у всех на глазах ел доллары. И запивал их красным вином. И все аплодировали.

– Вероятно, так он признавался тебе в любви, – говорю я. – Или хотел намекнуть на свою финансовую состоятельность.

Ее спутник решает наконец, что он уже вправе нарисоваться между нами. Лениво поигрывая брелоком на ключах от автомобиля, он интимно наклоняется к ней с гримасой рассеянного достоинства на лице:

– Не понимаю, что ты здесь потеряла, Кристинка. По мне, так лучше на бульварах сидеть. Поехали дальше.

Она туманно глядит на меня и, не поворачиваясь, сообщает:

– Это Жорик.

– Здравствуй, Жорик, – говорю я, краем глаза наблюдая за играющими в бильярд. Уже шелестят купюры. Блондин лупит легко, вполруки явно. Проигрывает.

Жорику не терпится отсюда убраться. Он кивает мне и опять принимается ныть. Кристина решительно усаживается за стол, и ему не остается ничего иного, как со вздохом расположиться рядом, повесив свою тощую ногу на подлокотник кресла. Присаживаюсь и я.

Впрочем, на этом настаивает Кристина – взглядом, напускной решимостью, – черт знает зачем я плетусь за ними. Мы принимаемся перекатывать ненужные в общем-то слова. Кристина говорит, что они едут в очень модный ночной клуб, где отдыхает состоятельная молодежь, что заглянули сюда мимоходом, что Жорик – он то ли клипмейкер, то ли модельер, – словом, ему дали карт-бланш. Я вежливо уточняю название клуба, в который они направляются, и спрашиваю, почему у ее друга такой задумчивый вид. Как ни странно, он относится к моему вопросу всерьез.

– Творчество, – рассуждает он, – имеет одно свойство – сжигать своего создателя, выдавливать из него все соки. Когда ваяешь полотно, ведь не думаешь, как отдохнуть, где расслабиться. От этого и крыша может поехать. И поэтому я просто не понимаю, зачем Кристинка приехала сюда, когда нас ждут совсем в другом месте, где реально нормальная, стопудовая расслабуха.

– Кристинка, – говорю я, – ты зачем приехала сюда?

Она смотрит на меня влажными глазами обреченной нерпы, словно я намереваюсь ее истребить. Кажется, я невольно включил Жорика, поток словоблудия прорвал дамбу. Он ерзает на месте, картинно скрещивая ноги. Больше всего он похож именно на Жорика. По-моему, ему безразлично, о чем говорить, мысль свободно болтается между богемными хрониками и аксессуарами модной тусовки.