Онлайн книга «Скользящие в рай»
|
– Очень напоминает паб. Эти… низко такие… вон… – Консоли, – поспешила подсказать Тамара и прыснула глазами на Лизу, как бы призывая ее убедиться в своей профессиональной необходимости. – Да, консоли, спасибо, очень припоминают Британия. У мой отец рядом в деревня есть такой паб. Он очень любит туда ходить с друзьями на два-три эль. Такой огонь в мм… – Камин, – дополнила Тамара. – Да, в камин, спасибо. Консоли совсем черные от камин. Очень хорошо. И много огонь. Как здесь. На каждый стол. Все знакомые, веселые. – Видите, – сказала Лиза Глебу с каким-то неуместным возбуждением, – как хорошо Албин говорит по-русски. Глеб вдруг широко зевнул и, чтобы снять неловкость, обратился к англичанину: – Послушайте, Албин, вот вы так тепло говорите о родине. Почему же вы не уедете обратно? Разве вам здесь хорошо? Нравится? А между тем, как говорит один мой знакомый, сейчас у нас легко потерять голову. В прямом смысле этого слова. – Глеб провел пальцем по горлу и улыбнулся. Англичанин грустно покачал головой. – Деньги, – сказал он. – Money. Я делать бизнес. Это очень дорогая работа. Очень много желающих в Британия. И потом, у вас не так плохо. Есть Африка, Латайн Америка, Азия. Тяжелый климат. Конечно, люди волнуются. Но так везде. У нас тоже есть демонстрации. – Плевать на демонстрации. Но если честно, – подмигнул Глеб, – удрать хочется? Ну, пусть в Африку. Куда-нибудь? – В Африку не хочется, – с серьезным, почти скорбным лицом ответил англичанин. – А куда-нибудь – очень. – Странно, – сказала Лиза. – А я с удовольствием поехала бы в Африку, в саванну, на сафари. Это даже романтично: львы, слоны, бушмены с копьями… что там еще? – Она засмеялась. Глеб окатил ее масленым взглядом и тихо произнес: – Выпьем на брудершафт? – Почему так? – удивилась девушка. – Потому что я вас понимаю, – выдохнул он. – Да-а? На столе появилась бутылка текилы и бокал мартини со льдом для Тамары. Хозяин таверны разлил текилу по стопочкам и, прежде чем удалиться за седлом ягненка и запеченным карпом, сообщил, что в молодости был метрдотелем в шикарной гостинице, а карпа разводит сам в пруду на задворках своего хозяйства, а вон та хоть и немолодая, но не лишенная привлекательности женщина за стойкой бара – его жена, с которой и помереть не страшно, и что молодые люди тоже очень подходят друг другу. Пока тянулась эта болтовня, Глеб, развлекаясь, неотрывно оглядывал Лизу, которая на какой-то лихорадочной ноте принялась ссыпать беспорядочные подробности своей лондонской жизни, словно хотела закрыть эту тему раз навсегда и как можно скорее. Она замолкла на полуслове, когда Глеб положил ладонь на ее напряженную руку. – Что случилось? – спросил он. Она улыбнулась, потом сломала улыбку и встревоженно посмотрела ему в глаза. – Ничего. – Лиза порывисто выдернула руку и вскочила. – Мне надо… в дамскую комнату. Албин удивленно проводил девушку взглядом и предложил выпить аперитив. – Текила не похожа на аперитив, – заметил Глеб, поднимая стопку. – В ней градусов сорок, не меньше. Это же самогон. Албин махнул рукой: – А мы так – чуть-чуть! В отсутствие Лизы Тамара слегка обмякла и, чокнувшись, выпила весь мартини разом, по-мужски. И сразу поплыла, промахивая зажигалкой мимо сигареты и сигаретой мимо губ. В усилившемся гомоне Глеб расслышал голос англичанина, который внятно, монотонно, подбирая слова, чеканил: – Money портят людей. Кэпитэл – это враг демократии, понимаешь? Я делаю деньги из атмосфер. Пфф, как фокус. Там нет демократия, там только жадность. Надо еще, еще. Но где брать, а? Можно только отнимать у других. Деньги не растут на деревья. Надо убивать, чтобы брать… отбирать. Гльеб, как ты считаешь, эти люди на улице, они справедливы? У них все отобрали, а теперь говорят: o’кей, идите умирать. Ваши деньги теперь у нас. Теперь это наш кэпитэл. И не надо революция, идите умирать. Но где демократия? Ее нет! Все имеют право делать протест! Глеб ощутил прилив алкоголя к тому участку мозга, который, по всей вероятности, отвечает за чистоту восприятия окружающего мира, и с удовольствием впал в состояние пьяной бодрости и не присущей ему острой заинтересованности в собеседнике. – Что ты все талдычишь: демократия, демократия, – с неприязнью вдруг рявкнул он. – Все кругом талдычат: демократия, демократия. Я не понимаю. Чё это такое? Какие у нее формы? Чем эти формы лучше других? Подумаешь! Любую гадость оправдают! Завтра в толпу станут стрелять – угроза демократии, скажут! Черт возьми, какое-то абсолютное добро, измазанное дерьмом гильотин, воняющее порохом. Добро, под угрозой смертной казни не допускающее даже сомнения в своей абсолютной ценности. – Глеб икнул. – О, Гльеб! – ужаснулся англичанин. – Ты не веришь в демократию? – Не верю, – мотнул головой Глеб. – Пока ты мне не объяснишь, что это такое и чем лично мне оно интересно, – не верю. Что мне твоя демократия, когда башка с сердцем не ладит? – Но это совсем другое, Гльеб. – Ничего не другое! Для меня – не другое! Если бы я сказал, что не верю в Бога, ты бы политкорректно промолчал, да, Албин? Но я усомнился в демократии! Нет, даже не усомнился, а просто спросил: что это такое? Не лучше ли верить в Бога, чем в демократию, дружище? – Не ссорьтесь, мальчики, – пискнула Тамара. – Балаган! – не унимался Глеб. – Даже не комедия. От вашего европейского прекраснодушия скулы сводит, как от пошлой, слюнявой проповеди. Демократия – это вот, башка и сердце, понял, иностранец? А другая мне неинтересна. Куда девать прошлое? Что заставляет меня умирать каждый день, черт побери?! Только это имеет какую-то цену и значение! Я не собираюсь рыться в навозной куче нашего гнилого общества и пытаться решать его проблемы! Да и тебе-то что за дело? Взволнованный Албин хлестанул стопку текилы и замер с видом миссионерской толерантности. – Я тебя не понимаю, Гльеб. Очень быстрая речь, – наставительно начал он. (Тамара метнулась было переводить, но он остановил ее.) – Что-то я все-таки понимаю. Да, это трудный урок. – Его костлявый палец тихо стукнул по столешнице рубином золотого кольца. – Но мы все должны учиться. Нам надо делать себя новыми, понимаешь? Новыми. Надо стараться. Всем вместе. – Теперь я не понимаю, – буркнул Глеб, явно теряя запал. – Он хочет сказать, – встряла Тамара, – что все люди – братья. – А-а, в смысле – родственники? – Пчму, росвенники? – удивилась Тамара нетрезво. – Бра-атья! – Нет, нет… то есть да, конечно да… Но не так. Я хочу сказать… – Liberté, égalite, fraternité? – Глеб глубоко затянулся сигаретой. – Опять? |