Онлайн книга «Неприкаянный дом»
|
– А что? – она поджимает губы. Похоже, я попала в точку. – В конце концов, можно считать, мы выросли вместе. – Не выросли, – я вношу ясность, – а какое-то время жили. Всего-то – три года. – А до этого? До этого мы тоже дружили. Пока наши матери не поссорились. Подозреваю, что из-за какой-нибудь ерунды! Я уверена, тетя Яна тоже скучает. Это слово я пропускаю мимо ушей. – Тете Яне скучать некогда. Она шьет.Сперва простенькое: юбку, черный передник. В старших классах отважилась на платья. Ее мать работала на швейной фабрике. Ситец, сатин, пестрая штапельная шотландка. Работницы выносили обрезки. Начальство смотрело сквозь пальцы. Обрезки – негласный пункт договора: дочери работниц имеют право шить из лоскутков. Яна поправляла: не лоскутки, а ло́скут. При раскрое приходилось выгадывать . На первых порах выгадывалось кривовато. То юбка с разными складками, то лиф из кусков. Девчонки дразнили синьорой капустой . Потом-то она шила исключительно из импортных: хлопок, шерсть, натуральный шелк. Джинсы, выстроченные ее руками, можно было смело сдавать на экспертизу: никто, включая законных владельцев, не заподозрил бы подлога. Заводила знакомства в магазинах. Продавщицы звонили, предупреждали о новых поступлениях. За это она им приплачивала. Наверное, считали частной портнихой. Тут они ошибались: на сторону моя подруга не шила никогда.– А я, например, скучаю. Знаешь, сегодня вдруг вспомнила. Помнишь, как тетя Яна рассказывала? Про муравьев. Еще бы не помнить… Гордость школы, победительница городских олимпиад. Любимый предмет – биология. «Муравьи – социальные насекомые. Муравейник – не просто место обитания, а хорошо отлаженный организм. Их жизнью управляет коллективный разум. Раньше муравьиное сообщество терзали неразрешимые противоречия. Теперь, в результате долгой и сложной эволюции, воцарился прочный мир. Роли расписаны от рождения: царица, рабочие, солдаты. В случае внешней угрозы каждая особь знает свой участок ответственности. – На доске нарисован муравейник в разрезе. Яна ведет указкой. – Идеальная гармония достигается за счет подавления индивидуальных интересов». «Во-во, – Петька выкрикивает с места. – Вроде как у нас. Этот, как его, коллективный разум…» – «Допрыгаешься у меня, Сергущенко! – биологичка взвилась. – Я тебе покажу – коллективный! Мигом пойдешь к директору!» «Ну не разум, а ум. Честь и совесть нашей эпохи», – он бурчит потихонечку. За такие шутки по головке не погладят: с четверкой по поведению не светит никакой институт. – Кстати, почему бы ей самой не позвонить? Дочь радуется: ей кажется, мать готова сделать шаг. – Да сколько раз хотела! Витька говорит, сто раз бы уж позвонила. Боится. «Говорит. Значит, определенно виделись», – я чувствую себя солдатом своего муравейника. – Боится? Меня? Вот это – правильно. Дочь разочарована. Надеялась решить вопрос . Я встаю из-за стола. Кофейная церемония закончилась. Я не обязана давать объяснений. У детей своя память. Моя дочь не помнит главного. Зато помнит про муравьев. Я ухожу к себе. Ложусь на диван. Утыкаюсь в стену. Мои стены оклеены цветочными обоями. Когда-то давно я их выбрала: мне казалось, они похожи на тот цветок. Тогда я боялась его забыть.... Мелодия та-та-та-та цветком, он распускается и осыпается, он делается… та-та… и песком, летящим на огонь… та-та-та… мотыльком… Я веду указательным пальцем. Мой палец скользит по опавшим лепесткам. Так, словно они еще могут сложиться в мелодию. Как будто я – певчий дрозд. Из того неевропейского фильма, который не шел широким экраном. Его показывали в Кинематографе . Засыпая, главный герой слышал тихую музыку: та-та, та-та-та-та… Надеялся, что проснется и все запишет. Его ноты станут певчими птицами – рассядутся по нотным линейкам, как по телеграфным проводам… За собой я не знала талантов. Но почему-то надеялась. Мне казалось, еще немного, и этот цветок пробьется – прорастет из моей руки… ... На стене прозвенела гитара, расцвели на обоях цветы. Одиночество Божьего дара, как прекрасно и горестно ты… Теперь-то я знаю: у меня не было своего голоса. Как я завидовала им – избранникам мироздания, носителям Божьего дара. Мои родители называли это призванием. В кухне журчит вода. Дочь моет посуду. Дзенькает кофейными чашками. Судя по звуку, смывает раздражение. С ее точки зрения, мое упорство – необъяснимое упрямство. Догадываюсь, о чем она думает: «Мусик, ты ужасно упертая . Жизнь – разумный компромисс». В отношениях с ней я всегда готова к компромиссам. Вот и сейчас встаю и возвращаюсь на кухню. Тщательно вытираю стол. Моя дочь легка на обиду: при случае может и вспылить. Я избегаю семейных сцен. Мне тяжко дышать их пылью. Эти запасы я исчерпала на ее отце. – И все-таки: ты видишься с Витей? – любой компромисс имеет свои пределы. – Нет, – на этот раз она отвечает миролюбиво. Раздражение кануло в чашки. – Не вижусь, а увиделась. Сегодня. Совершенно случайно. Совершенно случайно. Похоже, сегодня – особый день. День неожиданных встреч. – На улице? Она удивляется: – Почему на улице? Просто зашел в контору. Красавец, – она заводит глаза мечтательно. – Одет как принц Уэльский. Лучшие бренды. Обрадовался. Я, между прочим, тоже, – в ее тоне дзенькает вызов. – Посидели. Выпили кофе. Глаза молодых похожи на сканеры: бренды они различают с одного взгляда. – Где, в офисе? – Почему? – ее удивляет моя непонятливость. – Вышли. Посидели в кафе. Обеды – отдельная статья расходов. Все ходят в кафе. Надо держать марку. В их офисе не принято брать с собой. – А как ты его узнала? – Фамилия, в документах. – И что? Что-нибудь рассказывал? – Ну, – дочь пожимает плечами. – Нормально. Свой бизнес. – Торговля? – мне трудно сдержать усмешку. – Господи… Да какая разница! – Большая, – я выжимаю тряпку, тщательно развешиваю над краном. Если не развесить, моментально пропахнет гнилью. – А как же институт? – С тобой, – она поджимает губы, – невозможно разговаривать. Закончил. Институт холодильных установок. Я говорю: – Такого нету. – Ну, значит, другой. Другой так другой. Муравей-солдат может расслабиться. Похоже, он просто ошибся, преувеличил внешнюю угрозу.– Ты помнишь Елену Глебовну? – Елену Глебовну? – на этот раз ее черед удивляться. О той жизни я почти не рассказывала. Во всяком случае, никаких подробностей. Сначала она была маленькая, потом я старалась забыть, выкинуть из памяти. |