Онлайн книга «Полукровка»
|
Женское лицо, отраженное в зеркале, неуловимо изменилось. На ровном матовом фоне его черты стушевались, канули в глубину. То, что глядело из рамы, походило на заготовку, не прописанный до конца набросок. Проверяя догадку, Маша начала с губ. Ровно по контуру, улавливая сходство с матерью, она наложила помаду. Губы вспыхнули. Полному сходству мешали темные ресницы. Она зажмурилась и присыпала пудрой. Теперь, если бы Панька с Фроськой были живы, они приняли бы ее за свою. «Так». Маша стерла тщательно и взялась за угольный карандаш. Осторожно ведя по краю, нарисовала отцовские веки. Синие тени, поднятые до бровей, придали сходство с темноволосой девушкой. «Вот так. Так и надо было накраситься, – она отступила, вглядываясь. – Раз ему надо только это. Взять и нарисовать». С ним она собиралась поехать на кладбище, на могилу его отца. А еще – похоронить пепел. Пепел Паньки и Фроськи. Их правильный русский пепел. Обернувшись к зеркалу, она взялась за помаду. Губы вспыхнули и погасли, как отцовские глаза. Тушь, румяна, тени: она рисовала холодной рукой. Мертвенные черты, накрашенные, как в гроб, выступали из зеркальной глубины: все, что сгорает в печи, обращаясь в пепел. Серое крошево, которое воскреснет, они разносят по разным кладбищам – послушные пауку. «Интересно, а что будет с моим, когда сожгут меня?.. Не иначе разделят на две кучки: одну – туда, другую – сюда...» Маша представила себе: ухмыляясь, паук оглядывает ее воскресшие половинки. – Ладно, – она сказала, – ладно. По разным, так по разным... Вот так мы и сделаем. Разнесем и поглядим... На кухне, пошарив по ящикам, она нашла картофельный мешок. Ведерко поместилось. Тряпичные ручки были крепкими и удобными. Голос, бубнящий из телевизора, глушил осторожные шаги. Маша вышла в прихожую. Черный телефон таился в своем углу. «Что-то еще... Что же я не доделала?.. Да, – она поняла. – Успенский. Он – ни при чем». – Слушаю. – Вы... говорили с Нурбеком? – Кто это? – первый раз в жизни он не узнал ее по голосу. – Я. Маша. Мария Арго. Я хотела сказать... Спасибо. Вы... – Когда ты придешь? – он понял по-своему. – Я... Не надо. Не надо жертвовать кафедрой. Нет никакого смысла. Плюньте ему в рожу. Я не вернусь. Маша положила трубку. На мгновение боль отпустила: она чувствовала себя легко. Как будто закончила все дела. Сделала, как должно. Во всяком случае, оставила ему выбор: теперь он принимает собственное решение. Без оглядки на нее. Спускаясь по лестнице, она представляла себе кабинет декана. Нурбек сидит за столом: «Ну что? Надумали?»«Вы о чем?» – волчья усмешка. «Как о чем? – Нурбек, сплетающий пальцы. – О вашей любимой ученице. Или мы даем делу ход». Успенский пожимает плечами: «Дело ваше». «Но... – декан косится на телефон. – Ее отчислят». «Значит, отчислят. Отчисляйте, если хотите. Что касается кафедры... Надеюсь, вы меня поняли: кафедра финансов остается за мной». Нет. Остановившись на площадке, Маша мотнула головой. Так не будет. Они убили его отца. Не для этого он к ним пришел, вернулся после лагеря. «Ну, надумали?» – Нурбек хрустнул паучьими пальцами. Она услышала и закрыла глаза. Человеческим голосом, в котором не было скверны, Успенский выговаривал правильные слова: «Суки! Бляди! В гробу я видал вашу сраную кафедру!» Выпрямив спину, Маша вышла из парадной: теперь ей было не страшно. Фонари, расставленные вдоль тротуаров, горели ярко. Свернув направо, она двинулась к автобусу и тут только сообразила, что не знает главного. «Иди туда, не знаю куда...» Замерев под фонарем, она обдумывала: в справочное – поздно. Редкие прохожие спешили мимо. На мгновение каждый из них вступал под свет фонаря. Хищник, караулящий в засаде, Маша стояла, вглядываясь в их черты. Наконец попалась старуха. Ступая бесшумно, Маша двинулась следом: лишь бы не спугнуть. Старуха добрела до улицы Подбельского и свернула за угол. – Простите, – Маша догнала. – Да! – голос старухи оказался неожиданно ясным. – Вы... еврейка? – Маша глядела прямо в глаза. Старушечья верхняя губа, поросшая жесткой щетиной, дернулась. Пальцы, задрожавшие мелко, потянулись ко рту. – Не бойтесь, я тоже... Не опуская руки, старуха вглядывалась: накрашенное лицо сбивало с толку. – Я... Я не сделаю вам дурного. Я только спросить... Где находится еврейское кладбище? – Не знаю, – старуха врала, скосив глаза. Верхняя губа сомкнулась с нижней. – Послушайте, – Маша настаивала, – я уверена, вы знаете. Мне надо. Непременно. Вот, – она качнула мешком. – Здесь – урна, пепел моего деда. Просил похоронить его на еврейском, но мой отец... Они с мамой решили, лучше на Северном. Дед хотел, чтобы похоронили среди своих. – Ты выкрала пепел? – старуха смотрела недоверчиво. – Не выкрала – подменила. Родителям подсунула золу – выгребла из старой печки. Их похороны были вчера. Старушечьи глаза сверкнули: – Подменила? Она спросила с акцентом. Маше послышалось: подманила. Послышалось, потому что она не умела читать мысли, иначе услышала бы правильно. Ту самую историю про обманное благословение: Ревекка, мать Иакова и Исава, подменила старшего сына младшим, обложив его руки кожей козлят. – Так. Слушай внимательно, – еврейская старуха подманила поближе. Помогая себе руками, бормотала над Машиным ухом. – Ну вот. Теперь иди. – Это точно? – Маша оглянулась. Было совсем поздно и очень темно. «Господи, куда же я?..» – она подумала, тоскуя. Старуха выпрямила спину: – Конечно, точно, – она хихикнула и подняла палец. – Учти, мой дед был раввин. Автобус высадил на кольце. Местность, в которой она очутилась, была страшной. Справа, за чередой голых деревьев, высились черные промышленные корпуса. Слева – пустынная площадь, огороженная сплошной бетонной стеной. С угла ограду замыкали ворота. Спотыкаясь на колдобинах, Маша бежала вперед. Ворота были заперты. Она вскинула запястье: стрелка подходила к восьми. Крадучись, Маша двинулась вдоль ограды. Лаз обнаружился шагах в двадцати: серая плита выкрошилась у основания. «Только бы не собаки...» – она протискивалась, согнувшись в три погибели. Острый крюк арматуры впился в пальто. Маша дернулась и вырвала с мясом. Втащив за собой мешок, выглянула: площадь была пустой. Высокие могильные столбики окружали ее со всех сторон. Осенний запах гнили забивался в ноздри. Боясь чихнуть, она терла переносицу. Фонарь, нависший над оградой, заливал ближние плиты. Фамилии тех, кто лежал в могилах, в его свете читались легко. |