Онлайн книга «Теплые штаны для вашей мами»
|
Но вот уж предлагаю представить некую сцену в кардинально иной среде. Огромный рыболовецкий траулер. Идет путина, горячая страда, вытягивание трала… И юный помощник боцмана Петька Косой (бывает ли, кстати, боцман на рыболовецком траулере? не знаю, не суть важно) по глупости и нерадивости допускает какую-нибудь грубую ошибку, от которой стопорится весь процесс лова. А теперь я предлагаю вам самим сочинить тот текст, который Петьке Косому сейчас выдаст сивоусый красноносый и продутый всеми ветрами грубый боцман… Ну как? Представили? То-то же… Я про рыболовецкий траулер еще не писала, не пробовала… А ну как придется? Правда ведь дороже всего! К тому же случаются в жизни ситуации, когда доскональное знание этого пласта русского языка просто необходимо. Картинка по теме: В начале войны моя семнадцатилетняя мама была эвакуирована в казахстанское село Степное, станция Джанибек. Это был большой совхоз, и довольно скоро маму пристроили учетчицей на один из участков. Работала она вдвоем с подружкой Тоней, такой же эвакуированной. Однажды утром бригадир Степан Ильич, добрейший дядька, сказал им: – Дывчата, есть седни вам дело. Надо ихаты на седьмой участок, отвезти продукты в аэроклуб. А назад привезти оборудование. Там хлопци в аэроклубе все знають, воны сгрузять и погрузять. Вам только лошадку погонять… Тут городские девушки осторожно у Степана Ильича поинтересовались – собственно, как ее, эту лошадку, «погонять»? Обе-то они с лошадьми дела никогда не имели. Степан Ильич в ответ на это умилился и пообещал, что лошадку даст самую смирную, «что твоя голубка». Привели кобылу – действительно смирную на вид. Ящики с продуктами погрузили на телегу. И Степан Ильич, покашливая и помыкивая, сказал: – Кобылка-то она, слов нет, мирная… только тут одна хитрость имеется… у нее, дывчата, матерный ход… – Какой это – матерный? – удивилась мама. – Та бежить она только под ети самые слова. Так привыкла. – Он взял в руки кнут. – Взбирайтеся, дывчата. Щас покажу. – И взмахнув кнутом, выдал заливистую фразу такой непечатной силы, что «дывчата» в ужасе прикрыли глаза и зажали ладонями уши. А лошадка рванула так, что телега прыгнула, как живая, и резво покатила по дороге. Вывезя девушек за околицу, Степан Ильич слез с телеги, передал моей маме поводья и, полагая, что девчата вызубрили урок назубок, удалился в сторону поля… Мама взмахнула кнутом, крикнула – как в кино не раз видала: – Н-но!!! Н-но, голубка!!! Кобыла и ухом не повела. – Н-но, милая! – кричала мама. – Пошла, пошла-а-а! Никуда она не пошла. Так и стояла как вкопанная. Тогда Тоня попыталась сдвинуть кобылу с места. Она помнила, как возчик на даче погонял свою лошадку: – Па-а-ашла-а-а!!! – вопили обе девушки хором. – Н-но, за-лет-ная!!! Но залетной было, судя по всему, абсолютно наплевать на обеих городских цац. Так прошло минут двадцать. Стало припекать летнее солнце… – Знаешь что, – предложила мама. – Давай я возьму ее под уздцы и просто буду тянуть вперед. А ты погоняй… Потом поменяемся местами. Проклятая кобыла нехотя тронулась с места и валким шагом поплелась за мамой по дороге… …Полтавский аэроклуб, эвакуированный в тот же совхоз, находился действительно в пяти километрах от села. Ребята доучивались летному делу перед отправкой на фронт. В то утро четверо будущих летчиков сидели на бревне неподалеку от ангара, с наслаждением по очереди затягиваясь папироской… – Эй, гляди, ребята! – сказал вдруг самый зоркий из них. – Эт чего там такое? Но долго еще они никак не могли различить в облаке пыли странную группу, плетущуюся по дороге к летному полю… Когда наконец измученные девушки доволокли сволочную кобылу до места и объяснили ребятам суть проблемы, те несколько минут не могли разогнуться от гогота. Ржали до слез. – Эт беда так беда-а-а, – все повторял один из них, вытирая слезы. – Эт беда го-орькая… Затем за пять минут ящики были с телеги сгружены, оборудование, наоборот, погружено, и сердобольные курсанты вызвались проводить до села таких хорошеньких страдалиц. Один из них натянул вожжи, крикнул: «Ну, девчата, закрывайте ухи!» – огрел бесстыжую кобылу кнутом и… пригнулись травы от богатырского припева, какому позавидовали бы портовые грузчики. Освобожденная, счастливая кобыла рванула во всю мощь и полетела над дорогой как Конек-горбунок… Насчет особых таких белоснежных пуристов русской словесности… Бывает, мне на выступлениях приходят записки: «Ну, что ж вы прям как Губерман! А еще женщина…» Тут хорошо вовремя про Бунина ввернуть, Ивана Алексеевича, великого стилиста, который был собирателем и грамотным «пользователем» ненормативной, как жеманно сейчас выражаются, лексики. Однажды в Париже он на такси куда-то опаздывал и, сидя позади шофера, в ярости страшно матерился. Шофер, из русских офицеров, слушал-слушал, наконец оборачивается и говорит: «Ну, вот что, господин хороший! Я пять лет на флоте прослужил, но такого мне слышать еще не приходилось!» На что Бунин воскликнул: «А вы как полагали, милостивый государь! Я – почетный член Русской академии изящной словесности!» – Тут вот что интересно: этот слой языка существует и существовал издревле… – Совершенно точно. Им не брезговали великие писатели, художники, актеры… (Талантливые люди, с чутким слухом, обычно пользуются этой особой краской в разговоре умело, к месту, артистично и остроумно.) Однако существовала всегда и цензура. Как официальная, государственная, так и внутренняя цензура авторов. Поэт XVIII, XIX века мог сочинить стихотворение, поэму с вкраплением матерных слов – для себя, для круга друзей. Такие произведения ходили в списках. Их знали, читали, их цитировали… То есть этот слой языка в культуре, в литературе присутствовал всегда, но в подполье; из подполья в России он вышел в конце прошлого века, с падением советской империи. Но и в советское время в устной, обыденной речи эта часть языка использовалась вполне. Причем не только «простыми работягами», отнюдь. Вспоминаю рассказ моего друга, архитектора. В институт градостроительства в восьмидесятые годы руководство КГБ попыталось внедрить своего человека. Явился в отдел кадров такой стерильный молодчик со стертым лицом, в сером костюме. Написал заявление: «Прошу принять меня на должность архЕтектора». Словом, ясно было – из какой организации явился паренек. |