Онлайн книга «У нас в саду жулики»
|
– Понимаете, у меня несколько песен на слова Отара Челидзе. А переводы ваши. Он заинтересовался: – Да? Это любопытно. Но дальше этого любопытства дело так и не двигалось. Я ему звонил еще раз пять, а ему все некогда. И он все откладывал: – Знаете, давайте на следующей неделе. А на следующей – снова на следующей. И так каждый раз. Как будто я хожу в бухгалтерию ЖЭКа. За справкой. И вдруг он меня спрашивает: – Вы сейчас очень заняты? Ну прямо я так загружен, что просто неудобно меня отвлекать. Наверно, я ему уже до смерти надоел. Я даже за него испугался. – Да нет, – говорю, – не очень. Он говорит: – Ну, приезжайте. К двенадцати успеете? У меня сегодня минут двадцать свободных. – Потом подумал и уточнил: – Минут двадцать пять. Знаете, у меня все по графику. То одно, то другое… Давайте, к половине первого. К часу ко мне должны прийти. Я вас жду. Вдобавок я к нему еще и опоздал. Минут на восемь. Все не было троллейбуса. Булат Шалвович встретил меня в домашнем халате. Теперь это его рабочая одежда. А сам все такой же худой и высокий. Как-то даже еще и постройнел. Только вот уже совсем полысел. Мы вошли с ним в комнату, и Булат Шалвович придвинул мне кресло. И мне это, конечно, польстило. Еще бы: посидеть в кресле у самого Окуджавы! И теперь я даже могу написать об этом стих. У Булата Шалвовича называется « Как я сидел в кресле царя ». А у меня будет называться « Как я сидел в кресле Булата Окуджавы ». Он сразу куда-то вышел, и я уставился на его письменный стол: за этим столом Булат Шалвович сочиняет свои исторические романы. А если поднять голову, то, чтобы как следует вжиться в образ, – фотографии декабристов. Тут же под боком – их геройские жены, вперемежку с жандармами. И все, конечно, красавицы, и с перьями на шляпках; а декабристы – в гусарских мундирах. Ну, а жандармы с такими закрученными усами. Как у товарища Буденного. Булат Шалвович принес удлинитель, и я воткнул в розетку вилку своего «Романтика». Я за него в Магадане отдал четвертак. « Спят горы и долы, и ласточка спит, и пчела… » – запел я на пленке. И не успел я допеть до середины, как Булат Шалвович велел мне вдруг выключить. – Погодите, – он все еще смотрел на мою кассету, – давайте сразу запишем! От неожиданности я как-то опять растерялся. Неужели ему так понравилось? Я заскромничал: – Да здесь плохое качество… да и гитара слабая… Он улыбнулся: – Ну, при чем тут гитара! Вы знаете, очень неплохо. Представьте, я даже не ожидал… Мне просто не верилось. Вот это я понимаю. Как жаль, что никто этого не слышал. Я ему предложил: – А давайте я вам лучше запишу сам… Но оказалось, что у наших магнитофонов могут не совпасть параметры: ведь у Булата Шалвовича «Грюндиг». И когда он говорил, что у него «Грюндиг», то при этом он, мне показалось, почему-то застеснялся. И добавил, что «Грюндиг» ему подарили друзья. Я вообще обратил внимание, что у Булата Шалвовича очень много подарков. Какая-то не квартира, а прямо настоящий музей. Все стены увешаны картинами и рисунками. И почти везде сам Булат Шалвович. Припоминается одна картина, на которой Булат Шалвович изображен в гимнастерке, а вместо погон – карты. На картах вместо червей и крестей – нотные знаки. А вместо винтовки – гитара. Мы еще немного послушали, и Булат Шалвович сделал несколько замечаний. Например, когда слушали «Март», то он мне дал даже практический совет. – Вы знаете, какая-то плясовая. Тут надо или изменить мелодию, или добавить припев. Теперь он мой учитель. А я его ученик. В это время зазвонил телефон, и Булат Шалвович схватил трубку. Звонила его мама. Булат Шалвович заулыбался и точно переместился на другую планету. Он меня совсем не стеснялся. Он произнес – как будто пропел – своим бархатным голосом: – Мамочка, это ты? Взял, взял (речь, как я понял, шла о билетах в театр). В «Современник». Нет, нет, не «Таганка». Хорошо. Я буду тебя ждать. Мы подъедем. Мне сразу же вспомнились его песни. Вот он стоит такой печальный и такой мудрый, похожий не то на большого мальчика, не то на птицу. Он стоит и поет. « Не клонись-ка ты, головушка, От невзгод и от обид. Мама, белая голубушка, Утро новое горит …» И еще припомнилось его стихотворение. Там, кажется, так: « Настоящих людей очень мало./На планету – совсем ерунда./ На Россию – одна моя мама./ Только что она может одна …» И как-то сделалось грустно. Почему и я тоже не могу написать такое стихотворение про свою маму? Я даже чуть не заплакал. Но это так. Про себя. Булат Шалвович повесил трубку, и мы с ним дослушали все до конца. Концовку Булат Шалвович слушал уже не так внимательно. Он еще не отошел от разговора с мамой. Когда песни закончились, Булат Шалвович вдруг вскочил и снова куда-то вышел. Я поглядел на часы. Уже без четверти два. А как же его гости? Ведь он их ждал к часу. Но никаких гостей не было. Булат Шалвович возвратился с пластинкой. Пластинка оказалась болгарская. На одной стороне «Ленька Королев» и «Наденька», а на другой – «Моцарт». Он меня спросил: – Как вас… Я промямлил: – Толя… Он переспросил: – Анатолий… – и поднял голову. Я опять промямлил: – Михайлов… Он что-то на пластинке написал и протянул ее мне. Он еще раз повторил: – Вы знаете, очень, очень неплохо. Вы меня просто порадовали. Я прочитал: «Анатолию Михайлову в память встречи. Б. Окуджава». Как-то плохо соображая, я прошептал: – Спасибо… Я думал, что визит уже окончен. Но, против ожидания, Булат Шалвович расположился в кресле напротив и будто бы пригласил меня с собой побеседовать. Я с ним заслужил разговор. Булат Шалвович спросил: – Вы давно занимаетесь песнями? Я ответил: – Да нет. Да я, можно сказать, ими не занимаюсь. Я вообще-то занимаюсь прозой. А песни просто помогают. Он сказал: – Понятно. А сколько вам лет? Я смутился – как-то все-таки стыдно, что еще почти ничего не сделал: – Скоро тридцать три. Он улыбнулся: – Это еще не много. А у меня уже сыну скоро двадцать. Сейчас в Тикси. Служит. Недавно приезжал. Я переспросил: – В Тикси? А я из Магадана. Вообще-то я москвич… сейчас, правда, уже ленинградец… |