Онлайн книга «У нас в саду жулики»
|
2 Я спускаюсь по лестнице и выхожу на Пушкинскую. Напротив памятника Александру Сергеевичу, откинувшись на спинку скамейки, полулежит Глеб. Вместо кудлатой шевелюры – всклокоченные патлы, а на обрубленной фаланге пальца – уже не совсем свежий бинт. Глеб открывает глаза и, пытаясь подняться, протягивает мне петушка. Не выпуская моей ладони, теперь стоит и качается. Все продолжая раскачиваться, хватает меня за рукав и уже на ходу, обернувшись, осеняет Александра Сергеевича крестом. …Прямо на асфальте, исполняя обязанности рекламного агента, лежит бомж. Глеб останавливается, и мы заворачиваем в разливуху. И, к моему удивлению, Глеб как-то вмиг оживает. Ему – сто пятьдесят и запивон. А закуси не надо. – Возьми апельсиновый сок. Нет, лучше стакан спрайта. Ну, ладно, можно еще и закусь. Глебу понравилась ветчина. – И еще, – говорю, – бутерброд с ветчиной. Буфетчица улыбается. Неужели узнала? Ведь это Глеб Горбовский. Я живу у вокзала. В каждом поезде гость. Тот привозит мне сало. Этот – семечек горсть. Правда, во времена Глеба этой разливухи еще и не было в помине. Но, значит, была другая. Когда брали водку, теперь удивляется Глеб. – А ты? – Я, – объясняю, – потом. Дома. Хотел помочь ему нести, но Глеб запротестовал. Он сам. Спрайт не пошел, а водка уже проскочила. Кивает на спрайт: – Допей… я не заразный… Достал из кармана платок и, накинув на «закусмон», аккуратно законсервировал. Подумал и засунул в карман. – Пригодится. …Мы уже с ним в метро. Глеб вытаскивает удостоверение и, шатаясь, протягивает его дежурной. Я поддерживаю Глеба за локоть: – Он со мной. Неужели не пропустит? Ведь это же Глеб Горбовский! Человек уснул в метро, обнимая склизь колонны… Пропустила. Глеб садится на ступеньки и тюкается головой о балюстраду. И откуда-то снизу металлический голос делает нам с Глебом замечание. Сидеть на ступеньках не положено. При сходе с эскалатора приходится Глеба подхватывать. Как будто мешок, который может на ступеньках застрять. Сейчас рассыплется, и эскалатор остановится. И подойдет милиционер. Мы стоим на платформе, и чтобы Глеб не свалился на рельсы, я его то и дело отодвигаю. Как непослушного малыша. Зато уже в вагоне сразу подталкиваю на свободное место. Глеб тут же плюхается на сиденье и закрывает глаза. Коронованный под нулевку, прямо над Глебом, как с иголочки – задумчивый богатырь. (И рядом – с точно такой же прической – его двойник.) Вдруг наклоняется и с шаловливым воплем «Хайль!» вскидывает вперед правую руку. Глеб поднимает голову и как будто просыпается: – Храни тебя, Господь! Бритоголовый еще раз повторяет «Хайль!», и его двойник, словно приглашая присоединиться, заразительно хохочет. Глеб опять поднимает голову: – Говно… – и, насупившись, показывает кулак. Пассажиры откладывают газеты и, в предвкушении надвигающейся опасности, обеспокоенно застывают. Бритоголовый вытаскивает из-за пазухи наручник и, напоминая героя моего детства Бабона, двигает желваками скул. Глеб еще раз поднимает голову и повторяет: – Говно… Бритоголовый надевает наручник себе на запястье и, сцепив свое запястье с поручнем, едет по нему, как по рельсу. Возвратившись обратно, неожиданно на одной руке повисает и, качаясь пудовыми башмаками, все с тем же воплем «Хайль!» теперь поворачивается ко мне. Какое страшное лицо. Глаза ночные – без просвета, и губы налились свинцом… Кому-то будет он отцом, чье тело будет им согрето? Он громко пьет из кружки пиво, и жмется очередь тоскливо. Диктор объявляет остановку, и опустившимся занавесом «веселые ребята» испаряются. …Мы водружаемся на эскалатор, и Глеб опять садится на ступеньки. Только теперь уже не по ходу, а против движения. И механический голос опять делает нам замечание. Глеб нехотя поднимается и вдруг начинает петь. – Очи черные… – хрипло выводит Глеб, – очи страстные… И на другой стороне едущие нам навстречу зрители поворачивают головы… Мы вываливаемся из метро, и, приобретая устойчивость, Глеб роется у себя в карманах. Все. Потерял ключи. Старухе соседке девяносто лет. Да еще и вдобавок глухая. – Придется, – радует меня Глеб, – возвращаться обратно. И вдруг вспоминает свою «Лидуху». – Уехала, – улыбается, – за Полярный круг. Теперь, – смеется, – директор. Директор Полярного круга. Мы переходим Московский проспект – и навстречу почему-то одни пьяные. И многие с Глебом здороваются. Одни просто кивают, а некоторые даже жмут петушка. И Глеб у каждого из них допытывается: – А ты не знаешь, где тут белые, а где красные? Но никто, оказывается, не знает. Теперь вдруг вспомнил Иосифа. Иосиф, конечно, белый. Но поэт он небольшой. – А ты, – спрашивает, – что, был на Брайтоне? – Ну, да, – говорю, – был… И он тоже был… у Кузьминского… – А Эмму, – спрашиваю, – помнишь? Задумывается. – Мышка… человек… А у лежащего на диване Кузьминского на животе пиво… Выпьет и вешает пустую бутылку на ветку. Такая у Кузьминского елка. И вся в бутылках из-под пива. Подходим к газетному развалу, и Глеб знакомит меня с продавцом. – Хороший, – говорит, – человек. Это значит я. Мужичонка чем-то напоминает сидящую у «стены плача» румяную бабульку. (У которой в одной руке «Штурмовик Черномырдин», а в другой – «И снится Явлинскому Пуго». И еще за пазухой «Лимонка». А на ящике из-под пива – развернутый «Русский порядок».) И с выражением «чего изволите» выжидательно осклабливается. Глеб (по-хозяйски): – Дай ему пару газет… Мужичонка протягивает мне два экземпляра. Газету «Завтра». Главный редактор Проханов. И еще «Дуэль». Глеба там напечатали. Я думал, это мне подарок. Но, оказывается, надо платить. |