Онлайн книга «У нас в саду жулики»
|
– Ну, а эта… – и, повитав «Мальчиком с одуванчиками» в облаках, уже совсем тихо планирую на стол, – а эта… – выдыхаю, – пять… Ну, а теперь товар не помешает разложить и расцветить изящным узором. – Слыхали, – и так загадочно улыбаюсь, – про коммунальную квартиру? И даже как будто похвастался. Оказывается, не только слыхали. Но и сами живали. И даже по двадцать лет. И вот уже и первая ласточка – протянутая рука. И в протянутой руке – скомканная бумажка. – Все три, – улыбается, – давайте все три… Все улыбки теперь на слух. Сейчас все внимание на руки. – Сдачи не надо. Небрежно так разворачиваю – а там каких-то несчастных десять долларов. – Вы не возражаете, – спрашиваю, – если я вам подпишу. Не возражает. И уже нырнул за фломастером. Хотел достать малиновый, а выудил зеленый. Но и зеленый ей тоже к лицу. И как-то, даже на слух, молодит. Я и не знал, что у меня такой красивый почерк. Мешает закусь – и пришлось пристроить книжку на стул. А самому – встать на колено. Как будто прошу руки. А разогнулся – и со всех сторон предложения… Все руки… руки… руки… руки… Среди графинов… ложек… вилок… салатниц… – За доллар… А мне за пять… А мне за три… нет, нет… сдачи не надо… – И только успеваю выводить. Мане… Татьяне… Владиславу… А отчества никто не называет. Так принято. А Мане так примерно за семьдесят. Вот это я понимаю. Еще одна Маня (Мария). Но эта уже молодая. Из Киева. А это ее муж. Встал и уступил мне место. Какие одухотворенные лица! – Нет, нет… – сопротивляюсь, – что вы, что вы… Теперь уже рука с тарелкой. И еще одна. И на этот раз с фужером. А третья – уже наливает. Запомнился зеленый горошек и под горошком такой приличный шмат. Наверно, антрекот. Еще какое-то блюдо. И рука теперь уже с браслетом. А то была волосатая. И кто-то говорит: – Ссыпайте, ссыпайте… Здесь принято все сразу… А то унесут… Оказывается, мне. – Ну, да… конечно, ложкой… да не стесняйтесь… Я дотрагиваюсь до гарнира, и то, что лежало на блюде, сползло. – Так вы откуда? – Я, – говорю, – из Питера. А для них он все еще Ленинград. – Ну, и как там теперь, – спрашивает, – лучше? – Вообще-то, – говорю, – лучше… что Питер. – Да… – соглашается, – Петр… Великий был человек… Тоже, конечно, не подарок: тыква – с кулак, а башмаки – как будто содрали с Гулливера. Такой у нас на Петропавловской крепости памятник. На месте дирекции возле этого памятника я бы поставил для народа персональную плевательницу. Но народ на кривой кобыле не объедешь – и сразу Шемякина раскусил. Что «сню-ю-хался, сука, с жидами!» 7И вот поднимается тост: – За Россию! Меня уже называют Толей. И опять наливают фужер. На этот раз не водка, а что-то покрепче. А то, что сползало с блюда, оказалось индейкой. Я как-то от этого уже отвык. Все больше сейчас банан или яблоко. И снова протянутая рука. И еще одна. И еще… И уже не фужер. И снова не надо сдачи. И я все подряд подметаю и подметаю. Сначала запихивал в сумку. Но потом все-таки сообразил. Что лучше в карман. Попробовал считать, но после четвертого фужера сбился. И опять всем подряд подписываю. И все имена… имена… имена… Одних только Мань уже, наверно, целых пять. А из мужиков все больше Леонид. Или Володя. Или Юра. А когда торгуешь на улице, то в основном почему-то Иосиф. Или Семен. Или Марк. Ну, а на первом месте – Ефим. Ну, а теперь уже и новый город. То был из Винницы, а этот из Днепродзержинска. В России он тридцать пять лет водил грузовик… А здесь водитель – тьфу… Ну, какая это профессия… Вот у него три года внуку… и он уже водитель… А старший внук не хочет учить русский язык… Английский… испанский… идиш… А русский уже совсем забыл… Всего один урок… в неделю… – Да… – соглашаюсь, – без русского языка… труба… единственное спасение… И чувствую, что уже все. Перебор. А тот, что из Киева, все стоит и стоит. А я все сижу и сижу на его стуле. – Извините, – говорю, – я занял ваше место… – Ничего, ничего… – это мне уже его жена, киевлянка, – муж может и постоять… А этот вдруг попросил фломастер. Ему надо что-то записать. – Позвольте, – говорит, – на минуту… Протягивает обратно и вытаскивает из кармана доллар. Оказывается, за услугу. Так принято. А книга ему не нужна. Ну, зачем ему моя книга? – Оставьте, – говорит, – ее себе. 8Я спускаюсь на первый этаж и подхожу к оркестру. И, по сравнению с Аркашей Северным, просто вянут уши. Ну, разве это «Сиреневый туман»? И даже не тянет на «Ландыши». Какой-то сорняк. Зато процветает. А вот Аркаша, там у нас в Питере, на кладбище. А сам все стою. И правая рука в левом кармане… Наверно, подумала, сердце, и подошла. – Вам что, – спрашивает, – плохо? – Да нет, – говорю, – все нормально. Я, – говорю, – русский писатель. А это, – и киваю на свою сумку, – мои книги. Молчит. Может, попробовать перевести? Но ведь она же только что говорила по-русски. Я же сам слышал. Похоже, действительно, уже перебор. – Ай эм, – улыбаюсь, – рашен райтер… Энд зис из… май бук… И вдруг никого. Приносит какие-то пирожки. Как будто в дорогу на поезд. И сует мне прямо в сумку. Сейчас перепачкает весь мой товар. – Да нет, – улыбаюсь, – что вы… что вы… Спасибо, – говорю, – я уже сыт. И вынимаю книжку. – Вот, – говорю, – возьмите… на память… Но она почему-то не берет. – Та, – говорит, – не надо… – Возьмите, – говорю, – возьмите. Вас как, – спрашиваю, – зовут? Оказывается, Люба. Она из Кривого Рога. – А я, – улыбаюсь, – из Питера. А когда надписывал, то все опять перепутал. Забыл, что я в Америке. И как будто стою на троллейбусной остановке на Невском. А возле меня притворяется одноногим мой товарищ по несчастью Федя. И написал ей: «Любе от автора». Подумал и дописал: «Еще не вечер. |